Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева Страница 21

она начинала придумывать себе наказание. Например, она говорила себе, что не будет целый день смеяться или даже улыбаться. Или что не станет играть ни с кем из детей. И она усаживалась на скамейку в садике и сидела так одна, пока детей не звали обедать. Девочку никто не трогал и никто ни о чём не расспрашивал, потому что все знали, что у неё недавно умер отец. Но никто не знал, что девочка считает себя виноватой в его смерти. Она не делилась этими мыслями ни с кем – ни с мамой, ни со своей старшей сестрой, ни с друзьями. Так росла она с этим чувством вины. И оно подавляло в ней много хорошего. Когда она подросла, ей было что сказать другим, но чувство вины заталкивало все слова вовнутрь, и она всегда молчала, когда спрашивали её мнения или просили совета. И она себя за это просто ненавидела. Но ничего поделать с этим не могла. А однажды она вдруг подумала, что нужно с этим бороться. Раньше она считала, что чувство вины – это справедливое чувство, что оно помогает исправиться. И она поддалась ему, но оно ничего не исправило. Оно только заглушило в ней все другие чувства и сделало её одинокой. И тогда она решила всё изменить и исправить. Это было непросто, но она очень старалась. И она увидела, что окружена теми, кто любит её, кто заботится о ней. Она стала отвечать тем же, стараясь не расстраивать мать и сестру. Она поняла, что именно этого и хотел бы от неё отец. И ещё она поняла, что она не одинока. И однажды она преодолела молчание…

С места поднялся Сабоня:

– Я тоже хочу рассказать тут маленькую историю. Значит, так. У одного пацанёнка мама была очень больна. Ну, сердце у неё было слабое. А мама… она добрая такая была. Она книжки ему читала всякие, пела, когда он маленький был, и всё такое. А потом она – бац! – и заболела. Девять лет тогда пацанёнку исполнилось. Сначала он не понял, думал, устала мама. А потом смотрит, она в кровати всё время лежит, не встаёт. Стал допытываться, плакать. И мать заплакала. Тут батя вмешался. «Не трожь её, – приказал. – Больна мать. Потише возле неё». Батя в сапожной будке пахал с утра до ночи. Помочь по дому некому было. Бабка с дедом рано умерли. Больше не было никого. Вот. Ну и стал пацанёнок ухаживать за мамой. Всё делал. Научился готовить, стирать, убирать. Ну, всё, в общем. А мать без воздуха не могла, часто задыхалась. Он её тогда на улицу стал выводить, гулял с ней. Или просто ставил стул у входа, сажал её, а сам шёл дела по дому делать. Мать как-то сказала ему, что у неё есть одно заветное желание – дожить до его выпускного вечера. А после выпускного что? Помирать, что ли? Ну, нет. Как-то раз зашёл в будку к отцу один его клиент обувь забрать. Ну, выпили, как полагается, уже конец рабочего дня был. А клиент тот нормальный мужик был, жалел батю. И под закусон, который мальчик принёс, рассказал о докторе одном. Мол, может помочь вашей маме. Светило, сказал, доктор тот. И повторил: светило. И адрес назвал. Доктор, оказывается, жил буквально за углом. Батя, конечно, не собирался к нему идти. Светило бы его даже и на порог не впустил. А пацанёнок всё запомнил и решил, что сам пойдёт. И пошёл. Квартиру нашёл без труда, но звонок был высоко, дотянуться неудобно, ну пацанёнок и стал тарабанить в дверь. Дверь отворил мужик. Серьёзный такой, аккуратный. «Что тебе, пацан, чего хулиганишь?» Мальчик с порога: «Вы светило?» Боялся, что если мужик дверь захлопнет перед его носом, то уже всё, пиши пропало. «Ну, я, – отвечает, – а в чём дело?» Пацанёнок сразу: «Мама больна, лежит, я за ней смотрю, только вы ей и можете помочь». Тараторит, а сам боится, что сейчас дверь захлопнется. Но светило хорошим мужиком оказался. Дверь не захлопнул, а очень даже внимательно выслушал. К нему обычно взрослые приходили просить за своих, и те по блату, а тут пацанёнок с улицы… Светило похлопал его по плечу. «Постой, – сказал, – подожди здесь, я сейчас оденусь, и пойдём к твоей маме». И не обманул. Вышел через минуту с чемоданчиком, пошли. Привёл его пацанёнок к матери. Она, конечно, расплакалась, стала извиняться, а доктор велел ей посидеть спокойно, послушал её, постукал, измерил пульс и выписал таблетки. «Пусть мама принимает их, как я прописал, – сказал. – А ты проследи, чтобы они всегда у неё были. И если что, приходи за мной». И ещё он пообещал, что мать доживёт до выпускного, и не только.

Сабоня закончил свой рассказ и сел. В тишине было слышно, как распелись птицы.

Слово взял Буратино. Он всё ещё смотрелся как ребёнок – маленький щуплый, с длинными тощими руками и совсем мальчишеским лицом. Его детскость особенно бросалась в глаза на фоне рослого Сабони.

– И у меня есть одна история, – начал он торопливо срывающимся фальцетом. – У одного мальчика мама ушла из дому. Не нравилось ей, что её муж – мусорщик. И мальчик у неё был маленьким и слабым. И это ей тоже не нравилось. А его папа всегда приносил ему конфеты, и они ели и думали о маме. Мальчик жил с папой в подвале. А двор был очень красивым. Окно квартиры было прямо у земли. Его оплетал виноград. Мимо окна проходили жильцы. Мальчик узнавал всех по обуви. А однажды он увидел в окне мамины туфли и очень обрадовался. Он решил, что мама вернулась. Но она пришла забрать свои вещи. На мальчика даже не взглянула. Потому что он был некрасивый. Несуразный. А однажды, когда он чуть подрос, папа послал его в магазин купить хлеба. И он увидел маму на улице с подбитым глазом и рассказал об этом отцу. Папа забрал маму домой. Она бросилась на кровать и заплакала. Она думала, что никто её не любит. Мальчик тоже думал, что никто его не любит. И папа тоже думал, что никто, кроме мальчика, его не любит. Тогда мальчик достал конфеты и дал одну маме, одну папе и одну взял себе. Они сидели и ели конфеты, и мама больше не плакала. И потом они стали жить все вместе, как раньше.

Много ещё историй было рассказано и прослушано. Небесная Кошелева, например, выбрала тему радости.

– У одной женщины, – рассказывала она, – родилась дочь.

Женщина очень хотела дочку, а её муж не хотел ни дочки, ни её самой. Когда женщина узнала, что у неё будет ребёнок, муж взял и бросил её. И дочь никогда не видела своего отца. Мама её защитила диссертацию и стала преподавать математику в политехе. Иногда она задерживалась, но девочка ходила на продлёнку и не очень скучала. Дома ей было грустно, а на продлёнке хорошо. А потом у девочки начались обмороки. Мама срочно повела её к врачу. Оказалось, что у неё врождённый диабет и она должна быть на строгой диете. Девочка не понимала, почему она, такая тоненькая, не может есть ничего радостного, что приносят детям на праздник. Однажды ей всё-таки удалось съесть пирожное в буфете, и ей стало так плохо, что она чуть не умерла. Она долго плакала, когда пришла в себя, хотела поскорей выйти из больницы и пообещала матери, что больше никогда не будет есть ничего недозволенного. Особенно тяжело было девочке на Новый год, когда мамина администрация устраивала ёлку и всем детям дарили конфеты. Но девочка терпела. Потому что мама рассказала ей ещё в больнице, что у неё тоже диабет и она ест только то, что положено. «Мама, а в чём же тогда твоя радость?» – спросила девочка. «В тебе», – ответила мама. И девочка поняла, что она всегда должна оставаться радостью для своей мамы, так как других радостей у мамы нет. Поэтому она терпеливо сносила диету, анализы и инъекции инсулина. А со временем она поняла, что получить радость легко, а вот быть радостью ох как непросто.

Это были десять дней предпоследней школьной