Высокая кухня - Жюлья Кернинон Страница 21

что где-то там – в «Розе Сарона», в саду, в Париже – какая-то часть меня затаилась, замерла, застыла как вкопанная и ждала его все это время. Я не понимала, как мне с этим справиться, говорила себе: «Греби вперед, только вперед», но я как будто плыла на байдарке и стремительно приближалась к водопаду – поток неукротим, сопротивление бесполезно. В ресторане я резала арбуз за арбузом своим самым большим ножом, за спиной стояла Марина, и я чувствовала, как обливаюсь потом даже на нашей прохладной кухне. Я думала о том, как Бенш просматривает кипу бумаг в своем кабинете, – говоря «это отец моих детей», я точно не знала, хвалю его или упрекаю, я думала о наших детях, смеющихся с друзьями на школьном дворе, я говорила себе «Сосредоточься, Оттавия, режь арбуз» и, как никогда раньше, чувствовала свое тело, чувствовала, как я стою, как напряжены мои ноги, мускулы, сухожилия, кровь, две коринфские колонны, две основы для фонтана, я думала о Клеме: «Вдруг он и правда перепишет историю – мы ее перепишем, выведем за пределы анекдота», я говорила себе «Надо успокоиться», и арбуз под моими руками превращался в пюре: это все так портят свою жизнь или только я? Неужели я одна была причиной всего этого хаоса? Что я упустила? Однажды Антония написала мне: «Иногда говорят, что первая любовь – единственная. Иногда – что она же и последняя. Иногда – что она вмещает в себя все остальные. Но никто не объясняет, как ее узнать». Не прекращая размешивать маслянистый крем, я представляла дом, который мог бы быть у нас с Клемом, сумей мы нормально объясниться. Мне виделись белые, почти пустые комнаты, полки из деревянных ящиков, заставленные книгами, маленькие горшочки с растениями, фарфоровая тарелочка в прихожей, в которой мы бы оставляли ключи. Детей там не было. Я представляла, как мои черные платья покорно висят рядом с его белыми рубашками, как две пары нашей обуви стоят у входной двери, словно лодки на причале. Я пыталась понять, подходила ли мне эта упущенная жизнь больше, чем та, которой я жила, правда ли я сбилась с пути или место, в котором я нахожусь, априори не может быть неправильным. История, которую рассказал мне Клем, не выходила у меня из головы, эта ужасная история упущенной любви преследовала меня, я теряла почву под ногами, тонула в этом бурном потоке. Поэтому я продолжала готовить: в каком-то смысле, только работая, работая до потери пульса, я точно чувствовала, что я – это я, Оттавия. Меня переполняли эмоции, но я старалась отыскать то ощущение – ледяное, мраморное, стальное, как капли дождя на коже, – что пронизывало меня, когда я готовила, читала, в одиночестве шла по улице, высоко подняв голову, в которой было хорошо и пусто.

VIII

Раньше мы встречались с Кассио почти каждый вечер, пропуская по бокальчику в середине или в конце смены, но в последнее время я забросила эту привычку. Уклоняясь от наших встреч, я прибиралась на кухне и слушала музыку, мне все чаще и чаще хотелось побыть одной. Иногда около часа ночи раздавался стук в окно: это Кьяра возвращалась из театра, где в этом сезоне играла Федру. Я открывала ей дверь, и она заходила, все еще заряженная адреналином, с пучком на голове и ярким гримом на щеках. Мне ужасно нравилось видеть ее такой – мы познакомились, когда Анна пошла в детский сад и оказалась в одной группе с Марино, сыном Кьяры, она тоже была и матерью, и актрисой, так что, когда мне выпадала возможность увидеть ее царицей Афин, только что сошедшей со сцены, я любовалась и училась у нее. Ее вид напоминал мне о том, что все мы постоянно меняем маски – одни снимаем, другие надеваем. День за днем она выходила на сцену и повторяла одни и те же реплики в одном и том же порядке, реплики, которым было уже много лет, – с каждым разом она понимала их лучше, иначе, повторение порождало новый смысл. Именно эта утомительная, неблагодарная, физически тяжелая работа и давала ей силы выдерживать все остальное: Кьяра говорила, что ее карьерный путь был настолько тернист, что по сравнению с ним материнство казалось вполне выносимым. Отец ее сына ушел от них почти сразу после появления ребенка, и с тех пор она лавировала между репетициями, нянями и случайными романами. «Мужчины уходят и приходят, но женщины и дети всегда остаются в наших жизнях», – утверждала Антония.

Я однажды спросила ее:

– Это значит, что женщины не могут уйти?

– Не думаю. Скорее для нас это не так важно, нам не надо никуда сбегать, ведь мы можем быть здесь, со всеми и одновременно где-то там, в своих мыслях.

Иногда она тоже приходила ко мне в ресторан посреди ночи: уложив детей, прочистив засор в раковине, накрыв пирог алюминиевой фольгой, она надевала пальто мужа прямо на пижаму – красивую пижаму из красного шелка с вышивкой, она приходила, садилась рядом с Кьярой и рассказывала, как прошел ее день. Они сидели прямо передо мной – трагическая героиня и девушка в пижаме, я смотрела, как оживленно они разговаривают, улыбаются, жестикулируют, и думала о том, как же мне повезло с подругами. В лучшие вечера к нам присоединялась Марина, и тогда мы звонили Беа, сообщить, что нам не хватает только ее. Мы с Антонией знали Беа со школьных времен, наша троица никогда не теряла друг друга из виду; мы звонили ей, когда они с мужем сидели и смотрели какой-нибудь фильм, она одевалась, оставляла засыпающего мужа в одиночестве, прыгала в такси, приезжала к нам и говорила: «Вот сумасшедшие – мы с вами завтра будем никакие, что вы тут еще выдумали?» Она не хотела пить, поскольку все еще кормила грудью, я делала ей чай, и вот мы собирались впятером посреди ночи, чтобы обсудить все то, на что днем не хватало времени. Антония переживала кризис в отношениях с Лео, она говорила, что жить с мужчиной, в сущности, всегда плохая идея, и, когда Марина спрашивала, почему в таком случае мы все равно с ними живем, она отвечала: наверное, потому, что они нас привлекают.

– Не говорите о мужчинах в таком тоне! – возмущалась Беа. – Вы постоянно так делаете. В конце концов, им тоже есть место на этой земле. Надо только найти к ним подход, чтобы уживаться вместе. Напоминаю вам, что лично я сейчас воспитываю двух мальчиков. И я не хочу, чтобы они выросли в мире, где девочки говорят о них такое.

Антония улыбнулась и сказала:

– Ну ладно, ладно. Но знаешь, мир ощутимо меняется. Вчера я не дала Вальдо конфетку – так знаете, что он учудил? Он вскинул руки и потряс ими в воздухе, а потом с отчаянием произнес: «Ох, женщины, женщины! Но почему всегда всё решают женщины?»

Кьяра восторженно зааплодировала:

– Прекрасная работа, Тоня. Парень считает, что живет при матриархате.

– Вот и я так подумала, – с удовольствием согласилась Антония. – А у тебя там что по части мальчиков? В постели по-прежнему неплохо?

– Лучше, чем лазать по канату. Хотя вообще-то и лазать по канату очень даже ничего.

С ними я чувствовала себя в безопасности, чувствовала, что меня понимают и ценят. Мы делились друг с другом всякой ерундой и обсуждали серьезные темы, с ними будто дышалось легче, не нужно было притворяться, сдерживаться, чтобы не дай бог не обидеть кого-то из мужчин, можно было говорить свободно и описывать жизнь именно такой, какой мы ее видели. Иногда, глядя на них, я пыталась вспомнить, как мы познакомились и решили доверять друг другу, но это оказалось невозможно. О чем мы говорили во время первых встреч? Впрочем, это не имело абсолютно никакого значения. Однажды, когда я рассказывала о них Беншу, пытаясь объяснить, как сильно я их люблю, он игриво ответил: «Если так подумать, их всех объединяет одно: тяжелый характер».

Клем отправил мне новое видео. Это был разговор между перформансисткой Мариной Абрамович и ее бывшим партнером по жизни