Пророки - Роберт Джонс-младший Страница 21

Ясное дело, когда женщин рядом нет, мужик может воспользоваться собственной рукой, свиньей или — в крайнем случае, с неохотой и осознанием преступления, — нечистым местом другого мужика. Похоть есть похоть, а мужчины всегда стремятся получить облегчение, не считая того, которое несет в себе смерть, конечно. Но как можно вообще не испытывать влечения к женщинам, никак на них не реагировать, добровольно соглашаться, чтобы во сне тебя обнимал мужчина, когда женщин, мягких и нежных женщин, вокруг — как хлопка на поле?

Амос попытался вытрясти из головы навязчивые картинки. Когда мужчина ложится с женщиной — это ведь не только угодно Христу, это просто логично, разве нет? Риторический вопрос. Ответа на него Амосу слышать не хотелось. А у того, чем Исайя с Самуэлем занимаются, даже и названия нет. По крайней мере, он его не помнил, что беспокоило едва ли не больше, чем увиденное. Они ведь не женщины. Женщин Господь сотворил слабыми. А ведут себя так, словно по крайней мере один из них женского пола. Больше всего Амос боялся, что за такие выходки у них отберут последние крохи того, чего и так уже почти не осталось. Глупость какая — демонстрировать свои пристрастия так открыто, так свободно — пускай и под покровом ночи. Если б они хоть чуть-чуть думали о других, у них бы хватило совести скрывать свои странности. Хоть бы прятались получше, холера их забери, чтоб тубабу на глаза не попасться. Неужто непонятно, что все они перед Полом — пустое место?

Нет, постойте.

Не пустое. Они — из души и тела. Они — внутри тел. Просто над своими телами у них нет власти.

Амос не в силах был и дальше разглядывать сплетенные тени. Особенно тень того, кого он много лет назад на руках нес от повозки. Нет, вы только подумайте! Берут и забрасывают мальца в телегу, как тюк хлопка. Он криком кричит, а родителей тем временем избивают в кровь за то, что осмелились протестовать. Просто удивительно, как это мальчик пережил поездку. Конечно, под конец ему дурно стало, но оно и немудрено — ведь воды и пищи им давали в обрез, и всю дорогу от насекомых отбою не было. Но Амос не обратил внимания на тяжелые цепи, и поймал мальчика, и придержал, чтобы тот не свалился в грязь. А держа его на руках, гадал, каково это — иметь собственного ребенка. Прижимать его к груди, чтобы завитки отцовских волос щекотали щечки малыша. Смотреть на сына, а тот чтоб смотрел в ответ, дергал за бороду и смеялся.

Прячась от светивших вдалеке фонарей патрульных, он побрел обратно в хижину. И по дороге думал, что еще мальчишками часто видел Самуэля с Исайей у хлева, и всегда они держались в стороне от остальных. Один черный, другой темно-лиловый, один улыбчивый, другой хмурый. Может, если бы кто-нибудь на подгибающихся от слабости ногах шел от повозки с Самуэлем на руках, он тоже потом считал бы его сыном.

— Вы знали? — спросил Амос у своей паствы.

И стал внимательно вслушиваться в перешептывания. Женщинам в этих парнях нравилась отзывчивость, мужчинам — отвага. Мэгги сказала, что между ними нечто древнее, из тех времен, когда не было еще ни кораблей, ни ружей. Но Амос о таком не слыхивал. Эсси ему и спрашивать не пришлось, теперь-то понятно стало, отчего они с Исайей хихикали. Но ничего смешного тут не было. И как только она не понимала, что именно из-за Исайи Пол явился за ней?

Пол. Амос не сомневался: стоит тому понять, что кроется за упрямством Исайи и Самуэля, и он просто из себя выйдет. Его неуемный разум Этими Двоими не ограничится, он всех начнет проверять, придумает самые изощренные и жестокие способы сделать так, чтобы и другие не предались беспутству. И получится, что из-за двоих пострадают все.

Под ребрами у него разрасталась злоба. При виде этих парней все пускалось в пляс: и старики, и дети, и мухи, и трава. Одни черноглазые Сюзанны[2] гордо отворачивались от них, впрочем, как и от всех остальных. Недоверчивые по натуре, они тихонько вздрагивали, когда парни проходили мимо, но не более. Конечно, им-то, увенчанным золотистыми коронами, поклоняться приходилось разве только дождю. Вот его они встречали бурным трепетом. Но пастве Амоса до них было далеко.

Теперь, после того как Амос увидел парней в истинном свете, каждый раз, когда они попадались ему на глаза — резвились ли в воде, таскали тюки сена, возились со скотиной или просто сидели рядом, привалившись к стене, и кормили друг друга с рук, — его так и тянуло восславить их имена. Приходилось жмуриться, ведь от них исходило такое сияние, какого он раньше никогда не видел. Какая жалость, что именно ему придется его уничтожить.

Ясное дело, темы проповедей пришлось слегка изменить. Одному ему с парнями не справиться, а вот если вся плантация против них ополчится… Не обращая внимания на теснившее грудь раскаяние, он являлся в хижины к тем, кто осмеливался потворствовать Исайе и Самуэлю, — на поляне нельзя, не дай господи тубабы пронюхают раньше времени — и строго их отчитывал. Многие пугались, не привыкли, чтобы его обыкновенно журчащий, как речная вода, голос звучал так сухо.

— Думаете, Бог ничего не видит? — негромко спрашивал он, указывая на хлев.

Темные пальцы подрагивали в воздухе, словно голые ветви деревьев на ветру. Оставалось надеяться, что неуверенность не окутывает его подобно воскресной одежде. Ведь это ему Пол доверил священные слова. А в книге сказано было: «плодитесь и размножайтесь во славу Господа». Вот что он пытался объяснить в ответ на многочисленные «почему», обрушившиеся на него с губ почти всех, к кому он обращался.

Амос предвидел, что будет трудно, что люди не сразу к нему прислушаются. В конце концов, он ведь и сам не так уж твердо стоял на своем. А Самуэль с Исайей охотно приходили на помощь всем и каждому. Ни дерзкий, ни скромный черствостью не отличались. К тому же мальчики были сиротами, и многие относились к ним, как к собственным детям. Народ сироток любит. Больше всех пеклись об Исайе с Самуэлем женщины. И особенно Мэгги, хотя, казалось, уж она-то должна была понимать, что к чему.

— Ма-а-ать честная, — шепнул Амосу в ответ Малый По Кличке Олух. — Ты уж не серчай, как по мне, пускай себе любятся, с нас-то не убудет.

— Они никому не мешают, — тихо сказала Наоми. — Кто знает, сколько нам осталось? Неужто нельзя и ложки меда от этой бочки с дегтем урвать?