Виктор Емельянов - Свидание Джима Страница 20

Впервые повесть была напечатана в сокращенном виде под названием «Люль» в первом номере альманаха «Круг» в 1936 году, в 1938-м — вышла отдельным изданием, в 1964-м, уже после смерти автора, — переиздана.

Отклики современников оказались разными. В. Вейдле, например, в своей рецензии (Современные записки. 1939. № 68. С. 479) скажет: «Книга В. Емельянова оставляет двойственное впечатление: душевной привлекательности и литературной беспомощности». С точки зрения критика, повесть, увы, не принадлежит к высокому искусству, ведь автор в ней просто «напомнил нам», «какие трогательные бывают на свете чувства из тех, что мы называем нежной любовью, грустью, смирением перед неизбежным концом», а «для искусства этого мало». Противоположная оценка прозвучит в рецензии Г. Адамовича, поборника человечности и искренности в литературе. В книге Емельянова, как он считает, «нет сентиментальности, слащавости», но «есть тот внутренний свет, который всегда оживляет всякую поэзию» (Последние новости. 1939. 26 янв.).

Адамович и Вейдле судят, конечно, с разных позиций — первому важен очищающий и преображающий «источник», откуда пошло произведение, его ореол и аура; второму — непосредственный эстетический результат, итог, остраненный и отстраненный от своего создателя. Умнейший, проницательнейший Вейдле судит как филолог, Адамович же — как проникновенный философ, а может, как вдумчивый и небезразличный читатель. Положительность его оценок, а писал он о «Свидании Джима» не однажды, подтверждается популярностью, читательской востребованностью повести, ее «участием» в действительной жизни людей. Вот, к примеру, свидетельство редактора журнала «Грани» Н. Тарасовой: «Этой книгой в войну зачитывались наши русские девушки и юноши, взятые по набору в гитлеровскую Германию. Ее рвали в библиотеках из рук. Над ней плакали, потому что ее искренность и ее бесконечная простота находит прямую дорогу к сердцу» (Грани. 1956. № 32. С. 233—235).

Действительно, в повествовании В. Емельянова нет ничего открыто биографического, нет ничего об эмигрантском житье-бытье, вообще ничего социально значимого. Его сюжет может показаться несколько отвлеченным и заведомо оторванным от реальной жизни, но вместе с тем в этой книге столько бесконечно печального, светлого и живого человеческого чувства, которое не дает обмануться — если не жизнь автора, то душа его раскрывается в ней вполне, с предельной полнотой и искренностью. По всей видимости, перед нами тот самый случай, когда необходимо единство философского и филологического видения, когда онтология и эстетика не отделимы друг от друга, когда жизнь и искусство, пользуясь терминологией М. Бахтина, «обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству». В этом, очевидно, и кроется секрет обаяния «Джима».

Юлия Матвеева,

доцент Уральского госуниверситета