Правило 24 секунд - Юля Артеева Страница 18

Слежу за ее дрожащими ресницами, как маньяк. Смотрю, как моргает, как приоткрывает губы, как дергает головой потом, разрывая наш контакт.

Говорит тихо:

– Затем, что это может быть неправильно.

Против воли я хмурюсь. Мы все еще про татуировки говорим?

Спрашиваю:

– Как может быть неправильным то, что тебе нравится?

– Да? – по тону слышу, что начинает злиться. – А если мне людей убивать нравится?

– Мы же с тобой в рамках разумного мыслим. Зачем проваливаться в крайности.

– Потому что вопрос надо изучать со всех сторон, – говорит Гордеева назидательно.

Хмыкаю:

– Пока ты будешь один вопрос под микроскопом изучать, жизнь пройдет.

– Но не лететь же сразу, не подумав!

– Я обычно так и делаю.

– Да, я уже поняла. Неудивительно, что… – тут она сбивается и смотрит на меня круглыми глазами.

Хорошее настроение сдувает, как семена-парашютики с перезревшего одуванчика.

Смотрю на Машу исподлобья и уточняю:

– Неудивительно что? Что я котят по подвалам мучаю и ожерелье из пальцев ношу? Или что я забитый татухами уголовник? Или что для слухов обо мне нужно отдельное посадочное место?

Дальше идем молча. Я злюсь. Не знаю, на что конкретно. Я в курсе своей репутации, и в целом не могу сказать, что длинные языки по району передают совсем уж вранье. Мы с Ефимом за шесть лет успели дел наворотить, и я не ждал, что кто-то будет разбираться в мотивах. Просто, наверное, мне впервые неприятно это слышать. Потому что именно Маша напоминает мне о косяках, даже сама толком их не зная.

– А это правда? – спрашивает она почти шепотом.

– Что?

– Слухи. Правда?

– Не знаю, Маш. Если ты ждала благоприятного момента, то это был не он.

Отворачиваюсь и борюсь с гневом, который вязкой темной волной поднимается из самого нутра. Гордеева ничего и не сказала толком, чтобы меня обидеть. Да и мне некого обвинить в том, что у нее такое мнение обо мне. Кроме себя.

Хулиган, дебошир, преступник. Разве это так далеко от правды?

И тут Маша вдруг вкидывает вопрос, которого я не ожидал:

– Тебе нравятся «Пираты Карибского моря»?

– Ну да, – отвечаю, немного растерявшись.

– Старый же фильм.

– Ну и что? У нас отец любил, мы смотрели всегда вместе.

Она сосредоточенно кивает, а потом поднимает на меня взгляд, уточняя:

– Любил?

Черт. Подставился на ровном месте, долбач.

Этот факт, конечно, не тайна. А подробности легко можно найти в интернете, правда, только если знать, что именно искать. Например, чтобы отыскать инфу о конкретном сбитом самокатчике, вам придется перелопатить сводки за несколько лет.

А много ли оперуполномоченных, которых зарезали около продуктового магазина? Не на службе, а вечером, когда он просто вышел за детским йогуртом, вот ведь ирония, а? Сколько их? Миллион? Две сотни? Один? Один-то точно есть.

От всей молочки до сих пор воротит.

Я глубоко вдыхаю, потом шумно выдыхаю. Знаю, что подробностей Маша от меня сейчас не требует. Но даже на то, чтобы подтвердить:

– Любил, – мне нужны все мои силы.

Глава 16

Гордей

Гордееву провожаю до подъезда. С десяток последних метров она все пытается попрощаться, как будто не хочет подпускать меня слишком близко к своему дому. Все ее попытки меня слить я успешно игнорирую, и в итоге мы останавливаемся у стеклянной двери.

Маша смотрит себе под ноги и произносит едва слышно:

– Извини.

– За что? – удивляюсь искренне.

– Я… я так думаю, что задавала вопросы, которые не стоило озвучивать.

Снова смотрю на ее ресницы. Кажется, они светлые, но сейчас тщательно прокрашены тушью.

– Все в порядке, рыжик, – говорю максимально мягко, стараясь задвинуть свои эмоции подальше. Потому что давно уже знаю, если их не перекрыть, быть беде. Поэтому провожу по лбу рукой и, опустив ее, нервно обтряхиваю пальцы друг о друга. Надеюсь, что жест не выглядит подозрительным.

А Маша вдруг вскидывает на меня взгляд, пронизывающий до костей. Вцепляется в мои зрачки и оттуда начинает свое путешествие внутрь моего организма. Все огнем заливает.

Гордеева твердо заявляет:

– Не в порядке.

Я зашториваю лицо привычной наглой ухмылкой и спрашиваю:

– Тогда, может, поцелуешь? В качестве моральной компенсации.

– Ты совсем дебил? – выпаливает она.

– А в щечку?

– Наумов, – шипит, отшагивая назад, – ты вообще без мозгов.

– Повторяешься, ласка моя.

– Гордей! – одергивает она с возмущением, забывая, что только что извинялась.

– Машу, это не измена. Просто коснись губами, – заканчивая предложение, только тут соображаю, что почти ее упрашиваю.

Но мне уже все равно. Вот она стоит, совсем рядом, и нас обоих колошматит, я же вижу. Как можно это сдерживать, я вообще не понимаю.

Исступленно смотрю ей в глаза. Осознаю, что веду себя странно, но мне уже все равно. Ну что такого в прощальном поцелуе в щеку, черт бы драл всех, кто Гордееву загнал в такую непроницаемую колбу.

Знаю, что мог бы сам это сделать. Просто чмокнуть в щечку. Но мне надо, чтобы инициатива была ее. Просто чувствую, что так нужно. Хоть чуть-чуть ее выманить.

– Или я не уйду, – выдвигаю предупреждение.

И Маша вдруг поднимается на носочки, тянется ко мне, и я едва успеваю склонить голову ей навстречу. Мажет губами по моей щеке, разворачивается, и как Флэш, скрывается за дверью подъезда.

Благодаря тому, что весь первый этаж жилого комплекса Гордеевой выполнен в стекле, вижу, как она вызывает лифт. Как сжимает кулаки. И как влетает в едва раскрывшиеся двери кабины, не глядя на меня.

Даю себе фору в несколько минут. Стою на прежнем месте как идиот. Знаю, что она не вернется, но уходить мне не хочется. Просто ловлю отголоски первого поцелуя, пусть он и пришелся сантиметров на семь левее, чем мне бы того хотелось.

Наконец заставляю себя повернуться лицом к дороге. Засовываю руки в карманы джинсов и глубоко вздыхаю. Интересно, сколько осталось от двадцати четырех? Девятнадцать? Меньше?

Постояв еще с минуту, иду наконец домой. Не разуваясь, кричу вглубь квартиры:

– Босс! Ко мне!

Слышу, как пес соскакивает с чьей-то кровати и появляется в коридоре, сонно щурясь на меня. Команду, тем не менее, выполняет беспрекословно. Подходит и садится около моей левой ноги.

Щелкаю карабином поводка и бросаю Боссу:

– Пойдем.

Поднимается тут же. Так вышло, что папа собаку взял незадолго до смерти. Успел выдрессировать с кинологом на работе, но ушел, в полной мере не узнав, что наш ротвейлер – самый умный пес на планете.

И самый преданный. Потому что рыдал он вместе со всеми нами. Честно говоря, я думал,