Чувство моря [litres] - Улья Нова Страница 17

В тот день Зоя трижды глуповато и растерянно улыбнулась, как несчастная служанка и сирота, хотя не раз обещала себе навсегда забыть эту беспомощную улыбку. Потом она все-таки расплакалась. Потом она с трудом отстранилась из объятий. Вырвалась из сумрачного шляпного салона, который мечтала поскорее забыть, который клялась себе никогда не забывать, выбежала под клубящееся тучами небо и нетерпеливо кинулась навстречу свадьбе, медовому месяцу и семейному счастью.

Два дня спустя Зоя уже тряслась в повозке торговца корзинами – в ближайший портовый городок. Там она купила билет на пароход «Фрейя», чтобы пересечь море в одноместной каюте второго класса. Она истратила на билет все свои сбережения из бабушкиной шкатулки, инкрустированной яшмой и посеревшими жемчужинами. Она отдала все, что удалось хитростью и обманом утаить от тетки за пять лет работы в шляпной мастерской, за пять кропотливых лет, исколовших ей пальцы тоненькими иголочками, ржавыми булавками и погнувшимся шилом. Зоя отчаянно выгребла из шкатулки все до одной серебряные монеты, высыпала на ладонь медяки и очертя голову обменяла на три тревожные ночи в море, на его темную колышущуюся неизвестность.

На обратном пути внимание Зои было поглощено рекламным буклетом, который прилагался к билету. Там говорилось, что новый комфортабельный пароход «Фрейя» имеет три палубы. Помещения лайнера рассчитаны на сорок пассажиров первого класса, восемьдесят пассажиров второго и двести пассажиров третьего класса. Все каюты и палубы освещаются электричеством. Пассажирское судно имеет четыре трубы, три мачты, оснащено радиотелеграфом системы Де-Фарест и движется за счет пяти паровых машин. Буклет утверждал, что двухвинтовой океанический пароход назван в честь скандинавской богини Фрейи. Зое показалось хорошим предзнаменованием, что древняя богиня любви имеет оперение сокола, плачет золотыми слезами, покровительствует в любовных делах и иногда помогает при сборе урожая. В какой-то миг Зоя совсем утратила сомнения и принялась обдумывать, что возьмет с собой в путешествие, а что умышленно забудет здесь, в прошлом.

Поначалу ей казалось, что плавание на ту сторону моря – отличная возможность оставить за спиной все свое слезное, стыдное, тесное. Она полагала, что плавание на ту сторону моря обязательно нужно совершить налегке, оставив в темном и холодном теткином доме, позабыв в старом бабушкином сундуке грустные шерстяные платья, медлительные тяжелые башмаки, скучающие безнадежные шляпки. Но потом Зоя все-таки уступила прошлому, она не удержалась, расчувствовалась и уложила с собой, чтобы увезти на ту сторону моря, невесомые юбки, кружевные сорочки, брошки и серьги – в память о бабушке, в память о комнатке под крышей, где жила с самого детства, в память о городе на мутной реке, по которой сновали неторопливые лодки и шумные суетливые пароходики. После придирчивых, полных пререканий с прошлым сборов Зоины пожитки наконец уместились в бордовый саквояж из телячьей кожи, который обещал прослужить еще многие годы в путешествиях по миру. Вполне возможно, при аккуратном обращении, этот саквояж в будущем мог бы оказаться полезным и одной из дочерей или внучек Зои. А еще она везла с собой на дальнюю сторону моря лимонное дерево – безбрежную надежду на удачу в деньгах и во всех начинаниях. Зоя ожидала, что ее дерево будет жить на просторной террасе с видом на гавань яхт или обоснуется в углу прохладной мансарды, где всегда светло, где солнце играет в витражных стеклах и рассыпает монетки бликов по белой кружевной скатерти чайного столика. Зоя была уверена: через год-другой ее дерево вырастет почти в два раза, станет ветвистым, зацветет. А потом принесет плоды, которые можно будет добавлять в чай и в яблочный джем, чтобы угощать новых подруг, заботливых родственниц и болтливых улыбчивых соседок.

В первый день плавания Зоя не выходила из каюты, кропотливо соображая, где лучше подлатать, где уместнее приврать и приукрасить свое недавнее прошлое, чтобы оно оказалось невесомой шелковой сорочкой невесты с крошечными и частыми перламутровыми пуговками от ворота до пупка.

Много лет спустя безутешная Зоя привидением металась в потемках наглухо забитого и заброшенного костела, вздыхая, постанывая, завывая от горя, снова и снова перетряхивая подробности своего черного 24 марта 1908 года. Ее штормящая душа при желании могла бы воспроизвести любые происшествия того утра, всю картину жизни парохода «Фрейя»: скрипы мачт, смех и шепот в любой каюте, прогулки пассажиров по верхней палубе, безупречный и безжалостный флирт одной замужней дамы с юнгой, пререкание матросов, чахоточный кашель судового врача, щербатый смех голых по пояс кочегаров, обливавшихся холодной водой из шланга, когда от жара темнело в глазах. Но бесприютная Зоя все равно выбирала из толщи случившегося, выплетала из богатой симфонии скрипов и слов одну скудную ноту. Она снова и снова переживала горестное открытие, вмиг закутавшее ей голову пыльной парчой разочарования, – на лимонном дереве завелась тля. В то утро, на самой середине моря, Зоя неожиданно заметила эти омерзительные липкие катышки в том самом месте, откуда должна была разрастаться новая ветвь, в почке будущих лепестков. Она сощурилась, нацепила на нос маленькое пенсне, вмиг сделавшее ее на пару десятков лет старше. Она принялась торопливо обследовать дерево и действительно обнаружила липкие катышки личинок тли на верхушке. Это неожиданное и неприятное открытие обожгло ее, заразило непримиримой тоской, которая стала безжалостно трепать внутренности, вынуждая нестись наутек, без оглядки, одновременно во все стороны света: на север, юг, восток, запад. И от которой нигде не существовало спасительных укрытий.

Почувствовав бескрайнюю безысходность, Зоя опустила горшок с деревом на пол, уронила руки, замерла посреди каюты, вглядываясь сквозь исполосованный штрихами дождя иллюминатор в свинцовую, всклокоченную даль моря. Она на миг выпала, исчезла из узкой душной каюты. Она на миг ускользнула, обманув все печали, досадные томления и предчувствия. Она почувствовала в этот единственный миг своей жизни истинную и бесплотную вечность, будто надгрызла карамельку и ощутила на языке холодящий мятный ликер начинки. Холодноватая невесомая вечность, происходящая повсюду вокруг, таила бездны света, холод морской, неспешное порхание крупной рыбы в темных переливчатых глубинах, парение чайки в воздушных потоках. Тишь и убежденность вселенского равновесия. Зоя засмотрелась и растворилась. Она стала всем этим на одно-единственное мгновение.

А потом, неожиданно и свирепо, все вокруг дернулось, рванулось, потеряло свои места. Потом все покатилось, посыпалось, заскулило, завизжало. И вот уже нестерпимо саднило в затылке, до головокружения, до тошноты. А потом все разбилось вдребезги, хлынуло осколками зеркал, осыпалось вихрем пуха, снопом ледяных брызг и сдавило, и стиснуло, предупреждая, что не видать невесомой белотелой Зое своего жениха, никогда-никогда не ворошить нежными прозрачными пальчиками рожь его непослушных рыжеватых вихров.

Очевидцы утверждали, что в