Право на Тенерифе - Ирина Александровна Лазарева Страница 17

Последние цифры привели ее в еще больший ужас. Они были просто шокирующими, в них невозможно было поверить. Если видишь такую статистику в маркетинговом отчете, то это не очень хорошо, но жить можно, можно выкрутиться, что-то где-то подкорректировать, перераспределить средства, потоки. Но когда в отчете речь идет о жизни твоего ребенка – 7 к 10, что у него уже не будет здоровья и нормальной жизни – от такой статистики невозможно дышать.

Когда Юля вышла из кабинета врача, стены плыли перед глазами, ей хотелось вырваться из этого жуткого места с облупленной краской, с ремонтом столетней давности, выплакаться вволю, хоть на улице, под окнами корпуса. Ей казалось, что все было разрушено, вся жизнь дочери, ее будущность, ничего не имело значения больше. От нее самой ничего не осталось прежнего, лишь тень, которой нужно было продолжать работать и выхаживать дочь.

Юля думала, что лишь только она выйдет из кабинета – и все поймут по одному ее жалкому виду, какая катастрофа обрушилась на нее. Однако по коридорам ходили усталые равнодушные мамочки с маленькими смеющимися детьми. Никто из них не подозревал, какие трагедии порой разыгрывались в ординаторской. А Юле нужно было идти к Кате.

«Это и есть наша жизнь, страдание неотделимо от нее, – сказала себе внезапно Юля. – Она сурова и беспощадна, а вовсе не прекрасна. И страдание повсюду. Просто мы, современные обыватели, всегда сытые и уверенные в завтрашнем дне, забыли об этом, отвернулись от тех, кто живет в болезнях и страдании, будто их нет, будто все плохое может случиться с другими, но с нами – упаси боже, никогда. Мы-то – счастливчики. Нам всегда везет. Вот и «повезло». Сейчас и мы оказались за колючей проволокой, по ту сторону от счастья, и теперь все страдания больных и обездоленных я прочувствую на своей шкуре». Все ее здоровые родственники и друзья вдруг показались людьми из другого мира, людьми, с которыми у нее не осталось ничего общего.

Юля нащупала машинально ключ от машины в кармане брюк и вдруг вспомнила, что вчера зачем-то думала, что в глубине души она не тронута произошедшим, ведь все случилось не с ней, а с дочерью. Не тронута! Если ей была безразлична болезнь дочери, то почему ей так хотелось взять этот ключ и ковырять свое сердце, чтобы оно кровоточило, чтобы она одна страдала, – она, но не Катя. Ей хотелось выдавить всю жизнь из себя, как сок, чтобы не чувствовать ничего, высохнуть, как старое оливковое дерево, остаться лишь в кружевных деревянных узорах на земле, лишиться всяких чувств. То, что она испытывала сейчас, было невыносимо, невыносимо.

А главное, вся жизнь вокруг превратилась в опостылевший фильм, который нельзя перемотать, но нужно смотреть, сцену за сценой, и гадать, терзаться о финале. Какой он будет? Счастливый или не очень? Или будет тяжелая драма? А будет ли он вообще, может, фильм вообще окажется длиною в десятилетие? Все, что было перед глазами, потеряло смысл: эти женщины, дети в отделении, работа. Господи, работа! Все стало безразлично и все – едино. Она вдруг поняла, что перестала ощущать вкусы и запахи, скорее всего, надолго. И эта мысль удивила ее. Удивила не своей непреодолимостью, а своим неправдоподобием.

При этом Юля не имела права даже на скупую слезинку; она обязана была сделать вид, будто давешнего разговора между ней и врачом не было. Она знала: так нужно для Кати. Юля встала к окну, отвернувшись от всех, подождала, когда глаза просохнут, а затем пошла к дочери.

Весь день Юлю мучил вопрос о том, как мог здоровый ребенок внезапно заболеть без какого-либо повода и намека, да так серьезно. Она пыталась в мыслях и памяти своей отыскать причину. Она читала в интернете бесконечные статьи с неправильной информацией и надумывала истоки болезни – потому что не умела отличить лживые публицистические статьи, написанные копирайтерами, несведущими в медицине, от медицинских научных статей. Она не могла понять, что даже научные статьи в большинстве своем безнадежно устарели и не могли пролить свет на истинные причины заболевания.

Юле казалось, что стоит только понять, отчего это началось, в какой момент была совершена ошибка, – и все станет на свои места. Но отчего ей так думалось, она сама не знала. Ведь жизнь не компьютерная игра, в ней нет кнопки ‘Save’, нет кпопки ‘Load’. Второго шанса прожить все те же события уже никогда не будет. Совершенно все равно, отыщет ли она точку, в которой совершена ошибка, или нет. Это не изменит ровным счетом ничего. Единственное, что остается, – это смириться с тем, как все есть, и бороться с грядущим. С неизбежным.

Но такая осознанность приходит к любому родителю намного позже, когда они проходят через несколько кругов Ада. У нее все это было впереди. А пока Юля терла лоб и все думала, отчего несчастье могло случиться. Но главное, самое страшное, она уже прочла – что хроническая болезнь непременно приведет к пересадке почек или диализу. Шансы на тьму были – 70 %.

Вечером, когда Антон пришел с работы, Юля встретила его на пороге.

– Ну что, как наша девочка? Что с ней? – спросил он, быстро скидывая обувь и верхнюю одежду.

Юля в подробностях рассказала ему прямо в коридоре о разговоре с врачом. По щекам Антона потекли слезы. Он отвернулся, закрывая лицо руками. Таким она его никогда еще не видела. Значит, не все было потеряно в их отношениях. Они все еще были семьей, а Антон все еще любил их с дочерью, эгоистично, как умел, но все же любил. И такая любовь была ценной, потому что другой у нее в жизни не было и уже точно не будет. Юля попыталась обнять мужа, тогда он повернулся к ней и сам крепко сжал ее, не позволяя ей смотреть на свое мокрое лицо.

Прошла еще только неделя после встречи с подругами, а Алина уже вовсю действовала. В среду она решилась на разговор с Константином. Он пришел с работы вовремя, ведь у него в тот день не было «фитнеса». Как обычно, он быстро поужинал и стал заниматься с Марьяной, расспрашивал ее, как прошел день, что они делали в садике. Федя заперся в своей комнате и делал уроки или играл на планшете, никто за ним не следил.

Алина подсела близко к мужу и стала смотреть,