Дурная примета - Герберт Нахбар Страница 16

Он посмотрел вокруг, на зеленые прозрачные воды своего дворца. Как вдруг откуда ни возьмись приплыла маленькая Плотвичка и что-то шепнула королю на ухо.

Король ужасно испугался, потому что Плотвичка ему сказала:

— Ко дворцу приближается сеть. Вашему величеству надо смываться. А не то ваше величество изловят. Рыбаки опять здесь.

Король поспешно сказал Угрю и Селедке:

— Господа, продолжим совещание в моей загородной резиденции.

И скорехонько поплыл прочь с обоими министрами, которые всегда с ним соглашались.

Камбала с Прилипалой остались на месте. Но тут по воде пошел шум, и стебли водорослей, которые растут на дне вроде бурьяна, заколыхались, как в сильнейшую бурю. Камбала была востроглазая, она все приметила и живо смекнула, какая ей грозит участь. А Прилипала, тот ничего не понял. Он знай себе ворчал недовольно под нос, и, когда Камбала подтолкнула его, он сказал:

— Оставь меня в покое!

«Не хочешь — не надо, старый ворчун», — подумала Камбала и поплыла в ту сторону, где была спокойная вода. Там она зарылась в песок и выставила наружу только один глаз. Ну, а Прилипалу поймали. Он ужасно перепугался, когда вдруг очутился в лодке у Йохена Химмельштедта. Тот ему и говорит:

— Эх ты, старое чучело, лучше бы ты мне не попадался…

*

На этом месте рассказа Ханнинга Штрезова Евгений насторожился, и Клаус тоже.

— А как же, ведь это было тыщу лет назад…

— Йохена Химмельштедта тогда еще вовсе и на свете не было…

— Ах да, — говорит Ханнинг, он чувствует, что попал впросак, но тут же находится, — ну да, так это ж был не наш Йохен Химмельштедт. То был прапрапрадедушка нашего Йохена Химмельштедта, и его тоже звали Йохен. Он рыбачил тогда вместе с моим прапрапрадедом. Но лодка тогда была гораздо меньше, а у сети мотня была всего-то с картофельный мешок.

— Ну ясно же, — говорит Ганс и укоризненно качает головой. — Ну ясно, а вам всегда нужно чего-нибудь сболтнуть. Ты что ж думаешь, Евгений, мой отец врать, что ли, станет?

Евгений не отвечает. Конечно, дядя Ханнинг не врет. Теперь это совершенно ясно. Кое-что, правда, не сходится, но…

— А что они сделали с Прилипалой? — спрашивает Грета.

— Они просто разозлились, наверно, что не поймали ничего другого, — говорит Ганс.

— Вот-вот, — продолжает рассказ Ханнинг. — Так оно и было. Прилипала был толстый, откормленный, он лежал в лодке и все ворчал да ворчал. Йохен Химмельштедт с удовольствием огрел бы его веслом, потому что ничего не понимал в его бормотанье. Только мой прапрапрадед сумел разобрать несколько слов: «Б-б-б-б-бросьте меня об-б-б-бр-р-атно в мор-ре! В-в-в-вам же б-б-б-будет лучше!» Тогда мой прапрапрадед взял Прилипалу и выбросил его за борт, Йохен Химмельштедт был этим недоволен, но что же ему было делать? Он тоже не очень-то охотно ел прилипал. Они снова забросили сети и поймали в этот день так много рыбы, что потом на радостях чуть не перепились. С тех пор мы всегда выбрасываем за борт прилипалу, если какой попадется. Они все равно невкусные.

— Ну, а что сделал тот Прилипала? — спрашивает Грета.

— Он поплыл к королю и сказал ему: «Ваше величество, мне кажется, я нашел способ, как доставлять детей в приморские деревни».

— Ну-с, выкладывайте, — сказал король.

— Пусть рыбаки сами достают себе детей!

Тут король засмеялся ехидно, а Угорь так извивался от хохота, что чуть не завязался узлом. Селедка уставилась на Прилипалу так высокомерно, как только умела. Одна Камбала ничего не сказала. Она рассуждала так: «Что нам за радость заботиться о человеческих детенышах? Ведь дети тоже станут потом рыбаками, и мы опять будем жить в страхе. Король действительно не в своем уме».

— Ваше величество, — сказал Прилипала, — мы поместим души детей в животы селедок. Когда люди будут есть селедку, они проглотят вместе с нею души детей, а там уж не наше дело. Если из этого ничего не выйдет, то тогда пусть мужчины в бурю выходят в море, буря им поможет, и мы все поможем.

Прилипале самому-то было не совсем ясно, как именно он собирается помогать рыбакам, но это как раз и понравилось королю. А Угорь извивался и вертелся на все лады и наконец сказал:

— Идея нельзя сказать чтобы великая, но неплохая идея, недостойная Угря, но достойная Прилипалы. Конечно, не в Угре должна находиться душа, а лучше в Селедке.

Дело в том, что Угорь терпеть не мог Селедку, уж очень она задирала нос. Ну да ведь она и поныне такая. И еще она была тогда так глупа, что на все согласилась. Король сказал: «Да». Селедка трижды проплыла вокруг стола, поблагодарила Прилипалу… Вот так и повелось. Этим самым Прилипала оказал нам большую услугу, и мы с тех пор каждую весну ловим селедку.

— И в каждой селедке душа? — спрашивает Клаус из своей постели.

— Нет, — говорит Ханнинг, — конечно, не в каждой, но во многих.

— Только вот я чего не понимаю, зачем — пономарь Клинк всегда толкует про аиста, когда все это произошло уже тыщу лет назад, — говорит Евгений.

— Ну мало ли чего, — отвечает Клаус, — он ведь не здешний. Откуда ж ему знать?

А Ханнинг Штрезов, усмехаясь, посматривает то на одного, то на другого, кивает головой, безмятежно выбивает трубку и говорит:

— Пойдем-ка, Евгений, я тоже хочу заглянуть к твоей матери.

Евгений беспрекословно идет за ним. Он проглатывает вопрос, почему детей рожают только женщины, мужчины ведь тоже едят селедку. Где-то в глубине его детского разума уже просвечивает истина.

Но когда часом позже в мансарде Евгений лежит вместе с Фридой на широкой кровати, которую соорудил сам Боцман, он рассказывает ей слово в слово, как обстоят дела с рождением детей. Фрида благодарная слушательница, — она ни о чем не расспрашивает. Евгений просунул руку ей под голову и шепчет в ухо: «Дело в том, что Угорь терпеть не мог Селедку, уж очень она задирала нос…»

Фрида моргает с усилием, в сказку то и дело вплетается сон. Веки у нее слипаются, но она ничего не спрашивает, только слушает. У Евгения же в голове роится множество вопросов, на которые он не знает ответа, да и не хочет знать. Он устал. Придет время, все объяснится само собой.

*

Внизу в горнице сидят Ханнинг, Боцман и Густа. Берту лихорадит все сильнее, она смотрит неестественно горящими глазами то на одного, то на другого. Густа время от времени подходит к ней, чтобы сменить холодный компресс на икрах.

— Да ладно, — каждый раз говорит ей Берта.

Но Густа продолжает