Сахарские новеллы - Сань-мао Страница 14

В углу комнаты сидела женщина, черная, как уголь. В черной накидке, с непокрытой головой, она была здесь единственной женщиной. То и дело запрокидывая голову, она сосредоточенно со всей силы била в барабан. Ударив несколько десятков раз, она вставала, встряхивалась всем телом и издавала пронзительный вопль, похожий на первобытный крик североамериканского индейца. Она сильно выделялась на фоне остальных.

– Кто это? – спросила я старшего брата Гуки.

– Это рабыня, мы взяли ее из дома бабушки. Прославленная барабанщица.

Я восхищенно цокнула языком.

– Какая удивительная рабыня!

В дом вошли три старухи. Усевшись, они затянули под бой барабана заунывную, похожую на плач песню. Мужчины принялись хлопать в такт. Я, как женщина, могла лишь смотреть на все это через окно, стоя снаружи. Все молодые женщины столпились у окна, лица их были полностью закрыты, видны лишь огромные прекрасные глаза.

Прошло почти два часа. Уже стемнело, а барабанный бой все продолжался, вместе с хлопаньем и пением.

– Долго еще? – спросила я мать Гуки.

– Долго, – ответила та. – Пойди лучше поспи.

Я пошла к себе, строго-настрого велев сестренке Гуки разбудить меня под утро, когда придет время встречать невесту.

В три часа на рассвете в пустыне было до дрожи холодно. Старший брат Гуки и Хосе возились с фотоаппаратом и болтали. Я вышла, накинув пальто. Брат Гуки недоуменно спросил:

– Она что, тоже пойдет?

Я стала упрашивать его взять меня с собой, и он в конце концов согласился. Здешним женщинам полагается знать свое место.

Нашу улицу заполнили джипы, старые и новые. Судя по всему, Хамди пользовался среди сородичей большим авторитетом. Мы с Хосе уселись в один из джипов, предназначенных для встречи невесты. Колонна джипов, рассекающих кругами по пустыне, непрерывно сигналила. Мужчины, издавая какие-то первобытные возгласы, на всех парах двинулись к дому Гукиной тетки.

Это раньше было принято ехать к шатру невесты верхом на верблюдах, стреляя вхолостую из ружей. Теперь на смену верблюдам пришли джипы, а на смену пальбе – автомобильный гудок.

Меня страшно возмутило то, как Аббуд, выйдя из машины, ворвался в компании своих приятелей в комнату, где сидела Гука, и, не поздоровавшись ни с кем, схватил ее за плечи и потащил наружу. Все смеялись, глядя, как Гука, наклонив голову, упирается изо всех сил. Она была настолько тяжелой, что дружки кинулись помогать Аббуду. Гука громко зарыдала. Я не знала, плачет ли она по-настоящему или притворяется, но то, как ее грубо схватили и потащили, потрясло меня до глубины души. Закусив нижнюю губу и пылая от гнева, я ждала окончания этого фарса.

Наконец, Гуку выволокли за дверь. Неожиданно она полоснула ногтями по лицу Аббуда. По щеке побежало несколько дорожек крови. Аббуд, чтобы не выглядеть слабаком, начал выкручивать пальцы Гуки. Все молчали, и только редкие судорожные всхлипывания Гуки раздавались в ночном воздухе.

Глядя на то, как Гуку тащат к машине, а она отчаянно отбивается, я разволновалась и закричала:

– Садись в машину, глупая, тебе его не одолеть!

Услышав это, брат Гуки засмеялся.

– Не волнуйся, это такой обычай. Невеста должна сопротивляться, иначе ее потом засмеют. Хорошая девушка та, что дерется не на жизнь, а на смерть.

Я тяжко вздохнула.

– Раз надо драться не на жизнь, а на смерть, лучше уж вообще замуж не выходить.

– Когда она войдет в спальню новобрачных, еще не так зарыдает. Сама увидишь, какая будет потеха.

Вот уж действительно потеха. Такая свадьба мне решительно не нравилась.

Когда наконец мы вернулись к дому Гуки, было уже пять утра. Хамди потихоньку удалился, но мать, братья и сестры Гуки, а также родные и друзья бодрствовали всю ночь. Нас пригласили в большую комнату, где мы и уселись с дружками Аббуда. Принесли чай и верблюжатину. Гуку увели и оставили одну в маленькой комнате.

Мы немного перекусили. Барабанный бой возобновился, мужчины вновь затянули свою песнь, хлопая в такт. Я всю ночь не спала и очень устала, но и уйти было жалко.

– Сань-мао, пойди поспи, я вернусь и обо всем тебе расскажу, – предложил Хосе. Я подумала, что самое интересное еще впереди, и решила остаться.

Они пели и хлопали до самого рассвета. Вдруг я увидела, как Аббуд поднялся с места. Бой барабанов стих, и все взгляды устремились на него. Дружки начали подзадоривать его дурацкими шутками.

Аббуд направился в комнату Гуки. Я сильно разнервничалась, на душе стало нехорошо. Я вспомнила слова Гукиного брата: «Когда она войдет в спальню новобрачных, еще не так зарыдает». Мне показалось, что все, кто ждал снаружи, включая меня, – просто-напросто бесстыжие негодяи. Поразительно, как люди, прикрываясь обычаями, не желают ничего менять.

После того как Аббуд отодвинул занавеску и вошел в комнату Гуки, я еще долго сидела в большой комнате, опустив голову. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем мы услышали плачущий голос Гуки: «А-а-а!» Потом наступила тишина. И хотя кричать положено по обычаю, в голосе ее было столько боли, столько неподдельного страдания и бессилия, что глаза мои наполнились слезами.

– Подумай только, это же ребенок, ей всего десять лет! Какая жестокость! – вне себя от гнева сказала я Хосе. Он посмотрел в потолок и ничего не ответил. На этой свадьбе мы были единственными чужаками.

Аббуд вышел из комнаты; в руках он держал кусок белой ткани с пятнами крови. Дружки его радостно заголосили, и было в этих возгласах что-то скользкое и двусмысленное. По их представлениям, вся суть первой брачной ночи сводилась к тому, чтобы прилюдно и насильно лишить невинности маленькую девочку.

Удрученная таким нелепым окончанием свадьбы, я встала и, ни с кем не простившись, быстро вышла вон.

Свадебные торжества продолжались шесть дней, в каждый из которых ровно в пять часов в дом Хамди приходили гости на чай и угощение. Пение и барабанный бой не утихали до полуночи. Каждый день повторялось одно и то же, поэтому я решила больше туда не ходить. На пятый день за мной прибежала другая дочка Хамди. Она сказала:

– Гука зовет тебя! Почему ты не приходишь?

Мне ничего не оставалось, как переодеться и идти к Гуке.

Все шесть дней празднества Гука так и сидела одна в маленькой комнатке. Гостям к ней входить не разрешалось – это мог делать только