Куда улетает Ангел - Владимир Гаврилович Страница 13

Около соседской усадьбы Мироновы увидели, что высокий, как жердь, эсэсовец навел автомат на Ганну, требуя добровольно выйти из дома. Пряча сзади себя погодков — сына и племянника — те выбежали на улицу. В этот момент позади послышался дикий рев телицы, оставшейся со своими малышами в закрытом сарае — и Мироновы обернулись: он уже был охвачен огнем.

Параскева вспомнила коровьи слезы: ведь почувствовало животное близкую смерть, освободилось, а теперь гибнет в страшном огне. И ей стало ясно: никакого собрания сегодня не будет, с людьми поступят также, как и в соседней деревне.

Плачущую Шурку Параскева держала на руках, а девочка не могла никак успокоиться и показывала пальчиком на сарай: «Тям телятки гоят…» Старшая Зинка молча шла рядом, держась за юбку и вдруг спросила: «Мама, нас всех убьют?»

Все отвернулись от разгорающегося пожарища, пошли быстрее. И вдруг послышался выстрел. Ни Игнат, ни Тимофей, ни Агриппина не сразу догадались, что пуля попала в младшую дочку, и та тихо, без единого стона, умерла. Не сразу поняла это и Параскева, а когда оказалась вся в крови, словно раненая птица, с мертвым ребенком на руках, уже не соображала, что происходит. С затуманенными от слез глазами она шла дальше, не видела, как гневом наполняются глаза ее мужа и свекра, как заголосила Агриппина. Игнат придерживал Параскеву, чтобы жена не упала, но она не чувствовала под собой земли.

Ток длинный, в нем несколько ворот. Немцы их забили гвоздями, оставили только одни, посередине. Через них и загнали людей. Напротив поставили столы, на них два пулемета. Начали допрос. Спрашивали о партизанах, коммунистах, комсомольцах. Все молчали.

Из сарая вывели старосту, спросили у него: «Кто здесь партизан?» Тот молчал. Худой, болезненный гитлеровец прокашлялся и, махнув платком, направился к машине, стоящей на краю поля.

Старосту расстреляли и затащили назад в сарай, бросили под ноги веснянцам. Дети плакали, бабы голосили. Параскева безутешно гладила по головке убитое дитя, но слышала, как, выйдя вперед, к самым дверям, говорил фашистам ее Игнат: «Звери, вам не простят за стариков и детей. Отпустите их!»

Тогда другой, старший из немецких офицеров, сказал по-русски: «Все вы партизаны. И всем вам гореть в аду!»

Наглухо закрылись две половинки дверей. Как в гроб снаружи в них вколачивали гвозди. Когда пламя охватило крытое соломой гумно, находящихся внутри его веснянцев захлестнули ужас и паника, Игнат скомандовал ломать ворота с обратной стороны. Под напором людской силы они поддались, и он первым выбежал на волю. И тут же, скошенный пулеметной очередью, упал мертвый. Люди врассыпную бросились в лес, но некоторых пули все-таки настигали, и они падали замертво.

Параскеву сразу ранило в грудь, еще одна пуля пробила плечо, она потеряла сознание, накрывая своим телом малышек — мертвую Шурочку и раненую Зиночку. Когда очнулась, увидела, что ворота открыты, старшая дочка, которая лежала рядом, как ей показалось, дышала. Все горело. Люди, еще живые, ползли в лес…

Как в тумане, не чувствуя боли, взглянув в последний раз на Шурочку, Параскева схватила Зиночку на руки и побежала в лес. Казалось, бежала долго, а, обессилив, положила дочку на землю. И только сейчас поняла, что от места расправы она всего лишь в нескольких десятков метров, а у ее Зиночки изо рта пошла пена, она перестала дышать. Окровавленная Параскева стала перед ней на колени и заголосила. Но вдруг кто-то ее, обезумевшую от всего, ударил по плечу: «Не плачь, видишь, она не живая. Убегай сама». Оглянулась — какая-то женщина, нога окровавлена, тащит своего ребенка… Люди по лесу бегают, а за ними каратели гоняются. Миронова обняла свою дочурку, закрыла ей глазки и только собиралась встать, как пуля настигла ее, и Параскева безжизненно упала на дочь…

Израненную и бесчувственную, ее забрал с собой в партизанский отряд брат погибшего мужа Адам, комиссар партизанского отряда. Увидев, что никого не осталось из его семьи, молодой человек на глазах поседел и принялся хоронить сожженных земляков. Через некоторое время он погиб от вражеской пули…

— А меня выходили все-таки, раны не были смертельными, я выкарабкалась. Наравне с мужчинами ходила в разведку, уничтожала фашистов, полицаев. Знаете, я не боялась их расстреливать. Рука не дрожала. Насмотрелась, как они казнили невинных людей, кровь словно закипала в моих жилах… — Параскева Максимовна замолчала и посмотрела куда-то в сторону.

У Старосельцева от услышанного выступили на глазах слезы. В этот момент он вспомнил прочтенное об этих событиях в статье «Полесской правды», написанной еще в конце 1970-х: они были описаны двумя-тремя предложениями, а ведь правда оказалась еще более страшной и жестокой.

— Трудно представить, как вы все это пережили… — его приглушенные слова Миронова едва услышала, а когда поняла, улыбнулась.

— Это еще не все. Никому я не рассказывала о том, что случилось со мной дальше. Вы — первый. И здесь я буду плакать, простите, так как с этой болью я не могу справиться до сих пор!

Она замолчала и долго смотрела на крест с табличкой с инициалами мужа и маленькой Шурки. Наконец нашла в себе силы продолжить.

— Игнат тоже впервые это слышит. Ведь та единственная ночь любви после его бегства из плена, несмотря ни на что, оставила свой след. Через некоторое время я почувствовала в себе новую жизнь. Это была та соломинка, которая и держала меня, потерявшую все на этом свете. Твой брат, милый, конечно, поддерживал, но вскоре и сам не возвратился в отряд — попал в какую-то переделку после важной встречи с руководством другого партизанского отряда. Так вот… В марте 1943-го в партизанах я родила нашего мальчика. Словно Мишенька вернулся. Он был удивительно крепеньким, наш маленький Максим, Максимка, я его назвала в честь своего отца… Где-то через месяц после родов я ходила на задание, береглась, конечно, но апрель был промозглый и сырой, я все-таки простудилась. Стоял сильный жар, лежала в беспамятстве. Максимка был голодный, и так как делать было нечего, командование нашло выход. У кого-то из партизан жена в недалекой деревне недавно родила, и, пока я болела, моего ребенка переправили к ней. Когда же пошла на поправку, вдруг пришла страшная весть: всех взрослых там расстреляли, деревню сожгли, пощадив лишь нескольких матерей и младенцев — их отобрали и куда-то увезли. Среди них была жена нашего партизана со своим и моим малышами. Я рвала на себе волосы… Так в очередной раз я