Бернаут - Виктория Юрьевна Побединская Страница 12

Я едва не захлебнулась от возмущения:

– Я и не собиралась.

– Вот и прекрасно. Говорю же, из нас получится отличная команда.

Мы вышли на улицу. К этому моменту жара спала, и даже привычно сухой воздух казался мягче и приятнее. Я кивнула на стоящее неподалеку такси, говоря, что мне пора.

– Да, и насчет фамилии, – вдруг вернулся к нашему разговору Бланж, засунув руки в карманы. – Ты не обязана этого делать. Я не настаиваю.

– Я сама хочу, – ответила я. – Это сложно объяснить. Может, потом как-нибудь.

– Без проблем. Просто будь готова к тому, что ее никто не сможет правильно выговорить.

– Разберусь, – ответила я, чувствуя, как с каждым новым принятым решением меня все сильнее затягивает в океан лжи.

Жаклин Беланже. Неприятно было признавать, но звучало красиво. Словно старинная песня.

– Нам нужна песня, – вдруг осознала я.

– Зачем?

– У всех пар она должна быть. К тому же если нас о ней спросят сотрудники миграционной службы и мы назовем одну и ту же, лишние вопросы отпадут.

– Хорошо, – ответил он, а я подметила, что мне нравится, как он не спорит по мелочам. Бланж достал из кармана монету и протянул мне, кивнул на стоящий в углу старый музыкальный аппарат.

– Наугад?

– Наугад.

– Ну ладно. – Я подошла ближе, опустила монетку в аппарат и нажала кнопку случайного выбора. Внутри что-то заскрежетало. – Страшновато как-то.

– Брось. – Он встал рядом, опираясь плечом на стеклянную стену забегаловки. Мы замерли на пару мгновений, глядя друг на друга, словно ожидая, пока рука судьбы решит наше будущее росчерком своего пера. Я подняла глаза к небу, словно прося его дать хоть какое-то подтверждение, что я не ошиблась с решением. А потом заиграла музыка.

– О нет! – Я прикрыла глаза и отступила назад под узнаваемые аккорды Placebo. – Вот с самого начала знала, что это плохая идея.

– «Фак ю»5, – хмыкнув, произнес Бланж, а я еще сильнее зажмурилась. – Я не в том смысле. Песня такая….

– Знаю, – застонала я. – Тебе не кажется, что это знак?

– Да брось. Глупо верить в такое.

Моя бабушка всегда обратное говорила.

– Мне кажется, это предупреждение, Бланж! Предупреждение, что нам не стоит этого делать! Я в этом почти уверена.

«Когда я смотрю на твое лицо, мне хочется тебе вмазать!» – доносилось из музыкального аппарата.

– Глупости!

– А вот и нет!

– О Господи…

– Такси! – крикнула я и вытянула руку.

– Жаклин, ну ты серьезно? Ну подумаешь, песня. Кому она вообще сдалась? И кто во все эти совпадения верит?

– Я верю, и наверняка это Вселенная хочет нас уберечь. Как ты там говорил? Пять лет тюрьмы? Нет уж, спасибо. Я передумала.

– Эй, ты не имеешь права передумать! – возмущенно воскликнул он.

И вместе с певцом я произнесла – медленно, одними губами:

– Да пошел ты!

Глава 6. Фатально влюбленным посвящается

Вот уже десять лет примерно раз в шесть-восемь месяцев мне снился один и тот же сон. Как будто я снова стою на пороге собственного дома и не могу сделать и шагу. Хочу бежать, но ноги словно приросли к полу. Так всегда бывает в кошмарах. Не закричишь, не пошевелишься. Остается просто смотреть.

Вот та же комната, оклеенная желтыми обоями в мелкий цветочек, посеревшими по краям и слегка ободранными, старый комод, диван, продавленный кое-где, а на стене карта мира с небрежно вырванным куском на том месте, где была когда-то Южная Америка.

– Чтобы не думала, будто тебе есть куда бежать, – смеясь, как полоумный, когда-то произнес Норман, мой отчим, воткнул в стену лежащий на столе нож и полоснул по атласу мира, прочертив впадину между Айовой и Рио. Я симметрично ударила воображаемым ножом ему по горлу. Мне было девять.

Норман был моим вторым по счету отчимом. Первого я почти не помнила. Биологический же отец даже именем и фамилией в моей жизни не отметился. Я – результат случайного секса в туалетной кабинке захолустного бара. Думаю, мой настоящий отец так и пребывает в неведении, что где-то там живет его девятнадцатилетняя дочь. И что ее воспитывал какой-то парень по имени Норман.

Все, чем он занимался, – ходил по домам, впаривая людям никому не нужные соковыжималки. А в оставшееся время напивался до такой степени, что стены в тонком, словно картонном, домике тряслись, так и норовя разойтись по швам, словно дряхлая одежка, которую нещадно тянут в разные стороны.

Я его боялась. Мать, наверное, тоже. По крайней мере, когда я предложила ей от него уйти, она посмотрела на меня своим «что ты можешь понимать» взглядом, и больше на эту тему мы не разговаривали. Но куда сильнее был стыд. За такую семью, за мать и за Нормана, который был откровенным придурком. Знаете, это тот случай, когда лежишь полночи, глядя в потолок, и невольно мечтаешь: вот бы человек, трахающий твою мать за стенкой, умер. Женщины вроде моей матери не знают, какие кошмары мучают их дочерей по ночам. Но мы об этом молчим. Это невидимая война, которую мы, дети таких матерей, ведем в одиночку.

Спустя два года бесполезной возни с работой он окончательно захирел, растолстел, стал ленивым, неповоротливым и неопасным. И когда я почти выдохнула, в нашей жизни появился второй Норман. И хотя у него было другое имя, это слово для меня превратилось в нарицательное.

Каким был этот? Не плохим и не хорошим. Я его почти не запомнила. Он просуществовал с нами недолго. Потом был третий. Тоже мельком. Вроде неплохой мужик. Он был безобидным и редко ночевал в нашем доме, так что воспоминания о нем у меня смазались. А вот потом появился Норман-четвертый, и его имя я, даже если захочу, не сотру из памяти. Озабоченного ублюдка звали Лесли. Мне в то время исполнилось тринадцать.

Я много раз думала, почему моя мать вечно выбирает таких мужиков. Однажды даже напрямую спросила. Мама ответила: «Вырастешь – поймешь», вот только мне уже девятнадцать, но я так и не поняла, в чем же была причина.

У нас с ней вообще были странные отношения. В один день она любила меня, как будто специально повторяя, как ей повезло, что у нее есть дочь, и как сложно ей пришлось бы, останься она в одиночестве. В другой – словно стеснялась