Куда улетает Ангел - Владимир Гаврилович Страница 11

глобальная проблема? — сурово спросил Старосельцев. — Миронова права: автобус все равно, насколько я понимаю, едет мимо дома, где живет многодетная семья. Пусть остановится и заберет детей Селицких. Сделайте так, как просят, а не ругайтесь с ветераном, прислушивайтесь к нему. Параскева Максимовна все-таки заслуженный учитель страны, плохого никому не посоветует.

— Поняла, сделаем… — пролепетала озадаченная председатель сельсовета и недовольно всем телом пляснулась на свое место.

Все это предшествовало сегодняшнему внезапному приезду ветерана в город. В кабинете главы района они поговорили о проблемах, которые появились у сельчан: не в полной мере решался вопрос по обеспечению топливом, часто в деревне стал пропадать свет, особенно при сильных порывах ветра, жалуются люди и на качество связи. Старосельцев обещал их разрешить в ближайшее время. Она же была довольна, что руководитель очень внимательно слушает ее, рассказывает о ситуации в районе, ведет себя с ней по-человечески, совсем не так, как на ее просьбы реагирует недальновидная Курочкина.

Глядя в васильковые красивые глаза Мироновой, Старосельцев понял, что женщина хочет его еще о чем-то попросить, но явно не решалась, так как, вероятно, это касалось уже лично ее. Спросил сам.

— Я виноват перед вами, что так и не выбрался в Веснянку, приглашали ведь… Запланировал накануне вашего юбилея, мы тут готовим вам сюрприз. Однако, Параскева Максимовна, вы опередили меня. И пришли с чем-то личным, я чувствую, важным для вас? — Старосельцев внимательно смотрел на пожилую женщину, ловя себя на мысли, что даже в этом возрасте она осталась очень привлекательной. А какой же красавицей была в молодости?

Она попросила, глядя ему прямо в глаза:

— Дорогой Дмитрий Васильевич, я благодарна за все, но, наверное, не нужно делать в мою честь никаких подарков и праздников. Ведь я жила, как могла, как было предначертано судьбой. Жила, может быть, и не желая жить… Много испытаний было, правда. Трудилась, воевала, почти всех своих потеряла, многих уму-разуму за десятилетия научила, в люди вывела. Не зря жила, в общем, скажем прямо. Но вот… есть еще то, о чем хочу попросить… Здесь, в кабинете, вы, наверное, не поймете, какой подарок мне, старой женщине, нужен больше всего. Не бойтесь, я не выжила еще из ума, как считает Курочкина, наш председатель сельсовета. Но, поверьте, я заслужила его и очень давно хочу получить… Ведь я столько лет просила о нем вашего предшественника. Чтобы понять меня, прошу оставить на полдня свои дела и съездить вместе в мою Веснянку…

Посевная с каждым днем набирала обороты, шла напряженно, за каждый день приходилось отчитываться в область. Но Старосельцев, совестливый человек, просто не мог ей отказать.

7

Всю дорогу Миронова молчала, внимательно осматривая засеянные рожью зеленеющие поля и думая о чем-то своем. Когда автомобиль проезжал мимо ухоженного обелиска одной из деревень, она вдруг вспомнила о случае, о котором услышала от своей соседки Елены Прокоповой. Та была родом из заречной стороны района, своей в Веснянке стала лишь после войны: женой привез ее на родительское пожарище один из немногих оставшихся в живых среди ушедших на фронт в первые дни войны веснянцев. Как-то она попала вместе с Мироновой в районную больницу, лежали в одной палате. Неизвестно, что подвигло двух старух к этой теме, но соседка неожиданно сказала Мироновой, что люди на той войне были разные, и вели себя соответственно обстановке, как и сейчас, кто хочет — тот живет по совести, а кто-то уже давно забыл о чести, и то, что порядочности, душевности среди людей становится все меньше и меньше. А это — беда.

Между ними завязался разговор, и Прокопова тут же вспомнила, как на втором году войны недалеко от ее деревни партизаны ночью взорвали переезд через речку, немецкий эшелон пошел под откос. Утром деревню оцепили фашисты с овчарками. К берегу речки согнали всех стариков и даже пацанов, направили на них пулемет и объявили: переезд взорвали местные, следы ведут в их деревню. Если они не назовут тех, кто это сделал, будут расстреливать по очереди — вначале взрослого, потом детей, и так, пока кто не признается, всех перестреляют. Что тут началось — заголосили стоявшие в стороне бабы, запричитали. Вдруг одна из них вспомнила, что ее старик на рассвете принес целый кош плотвы и мелких карасиков: их, да и другой рыбы, видимо-невидимо водилось в неглубокой речке, бывшей притоком Припяти. Но что делать, как объяснить эсэсовцам, что ни в чем не виновны ни мужики, ни дети?

Недалеко от того места жила одинокая, очень старая женщина. Звали ее Ганна Коль. Никто доподлинно не знал, кто она по крови. То ли немка, то ли полька, она уже и сама забыла, кто по национальности. Только поговаривали, что ее предки в этих местах поселились еще с петровских времен. Она недолюбливала советскую власть, в царское время ее семья жила здесь зажиточно. Немцы были удивлены, когда бабы, бросив голосить, кинулись к недалекой хате, а потом привели к немецкому офицеру такую же, практически ничем не отличавшуюся от них, но очень некрасивую старуху. И вдруг Ганна удивила всех, когда заговорила на чужом для местных, но, как оказалось, таком знакомом высокому и стройному офицеру наречии. Каждое произнесенное слово впечатляло эсэсовца: «Не скрою, весь мой род ненавидит советскую власть, но мы живем вместе со всеми, как родня. Если надо, заберите у меня жизнь и считайте виноватой. Но ни я, ни эти люди ни в чем не повинны…». Она смело попросила не трогать ее односельчан, не брать грех на душу, так как они все дети Божьи и невинны, словно ангелы. «Чтобы выжить самим, накормить своих детей, мужчины на ночь ставят самодельные коши в речке и ловят ими разную рыбу — раков, плотву, карасей. И следы, ведущие от реки, — это следы не партизан, а рыбаков».

Вокруг стояла мертвецкая тишина, офицер долго о чем-то говорил со старухой и улыбался. И все-таки послушал ее: деревенским повезло, всех отпустили по домам. Правда, через год заречную деревню эсэсовцы сожгли одной из первых с не успевшими укрыться в лесу жителями, а в огне вместе со всеми сгорела и та самая Ганна Коль: то ли немка, то ли полька, но ставшая своей, местной, белоруской. Она и в этот раз пыталась уговорить фашистов, но ее, которая могла остаться в живых, расстреляли первой.

Рассказав об внезапно вспомнившемся, Миронова тяжело вздохнула:

— О таких героях, преданных своим землякам, пусть и другой национальности, еще книг не написали