Тише - Кейт Максвелл Страница 11

– Предлагаю подняться в наш бар на крыше, пока солнце не зашло! – громко вмешалась я.

Когда экскурсия завершилась, я рухнула в одно из кресел и вдруг заметила, что Нейтан все еще здесь: сидит на столе для пинг-понга и что-то строчит в блокноте. Заметив мой взгляд, он поднял большой палец вверх.

– Отличная работа!

Я рассмеялась.

– Нет, серьезно! Когда редактор поручил мне написать о вашем проекте, я подумал: «Вот скукотища! Заранее представляю: кучка технарей и пиво в конференц-зале!» Но это и правда классная задумка. От клиентов отбоя не будет!

– Возможно. Если напишете о нас что-нибудь лестное. И если еще не успели всех распугать своими вопросами.

– Да ладно, не сердитесь. Я всего лишь делаю свою работу. К тому же они знают, что я не вхожу в пакет услуг. Если, конечно, вы не предложите мне бесплатное членство.

– Разве в кодексе журналистской этики не прописаны неподкупность и беспристрастность?

– Правила созданы для того, чтобы их нарушать! Могу я хотя бы пригласить вас чего-нибудь выпить? Хочу загладить вину.

Мы зашли в бар неподалеку и сели напротив друг друга.

– Чувствую себя как на свидании, – сказала я.

– Это и есть свидание, – ответил Нейтан. – Правда, дружеское. Так что, пожалуйста, не надо в меня влюбляться! И давай на «ты». Я привожу сюда всех новичков из редакции. «Негрони»[11] здесь просто отпад.

– Давно ты в Нью-Йорке? – спросила я, изучая меню.

– Целую вечность. Приехал учиться в Нью-Йоркском университете и с тех пор тут. А ты?

– Четыре месяца. Иногда жалею, что не приехала лет двадцать назад. Пропустила все самое интересное!

– Что, например? Разгул преступности, наркоту и Энди Уорхолла? Переехать в Нью-Йорк никогда не поздно. Конечно, сейчас здесь немного гламурнее, чем в две тысячи десятых. И убийств куда меньше – хотя лично меня это весьма огорчает. К тому же приходится отдавать две трети зарплаты за аренду, и поэтому все переезжают в Бруклин. Но это всегда будет самый необычный и крышесносный город на планете, а в местном метро всегда будут водиться крысы.

– Крысы размером с кошку! Кстати, откуда ты родом?

– Из Айовы. Слышала о таком штате?

– Конечно! Один из тех, что называют американской глухоманью.

– Ха! Я обычно не так его описываю. Американская глухомань – сомнительный комплимент.

– Ты прав, извини.

– Ничего, по сути, это так и есть. Не за что особо держаться. Кукурузные поля да коровы – вот, пожалуй, и все… Тебе «Негрони»?

– Да, пожалуйста. А ты рос в сельской местности?

– Ага. Мои родители выращивают кукурузу – как и мои братья и сестры. Нас пятеро.

– Мои тоже фермеры. В основном занимаются молочными продуктами.

– Надо же, какое совпадение!

– Ты поддерживаешь отношения с семьей?

– Не сказал бы, что мы очень близки. Я среди них вроде паршивой овцы. Они не в восторге от моей сексуальной ориентации. А ты?

– Я натуралка.

– Да я не об этом! Но спасибо за информацию. Как тебе местный рынок знакомств?

– Пока не знаю.

– Ничего, у тебя еще все впереди. А как насчет родных – общаешься с ними?

– И да, и нет. Моя самая старшая сестра, Джесс, живет здесь. У нее своя квартира в Трайбеке. Я временно поселилась там.

– Значит, вы теперь соседки.

– Да, но я скоро съеду – хочу жить отдельно.

– Куда, если не секрет?

– В Ист-Виллидж.

– Так и я там живу!

Я не стала говорить Нейтану, что мы с «соседкой» не говорили уже пять дней – и даже не обсуждали квартиру, которую я нашла.

Неделю назад я отправила Джесс имейл с темой: «Зацени, Ист-Виллидж!», но так и не получила ответа. И саму ее тоже не видела. Она отменила наши утренние пробежки (мол, у нее деловые совещания за завтраком), и мы теперь совсем не пересекались: когда одна приходила домой, другая уже спала.

Возможно, она просто устала от меня, от моей одежды в стиральной машине, моей еды в холодильнике, потеснившей ее миндальное молоко. Бедняжка Джесс давно привыкла жить одна. Ну наконец-то! Представляю, с каким облегчением сестра прочла мое письмо. Пора и честь знать! Вполне понятно, почему она не удостоила меня ответом.

Завтра мы с ней увидимся, напомнила я себе. Она пригласила меня на званый ужин – очередное благотворительное мероприятие.

Мы сидели в том кафе до трех ночи, пока нас не вышвырнул бармен.

– Я всего лишь пытаюсь привить этому мегаполису утраченные ценности, – сказал Нейтан в ответ на мою благодарность за то, что нашел мне такси. – Тем более скоро мы будем соседями.

Позвонит ли он снова? Стоит ли мне позвонить первой?

На следующий день, где-то после обеда, зазвонил мой мобильник. Это был Нейтан.

– Привет, подруга! Как дела?

С тех пор мы болтали, обменивались имейлами, смешили и подкалывали друг друга каждый божий день.

Девять

Меня часто спрашивают, когда я впервые поняла, что хочу ребенка. Наверняка этот вопрос гораздо чаще задают матерям-одиночкам. Возможно, кто-то просыпается однажды с мыслью: «Мне срочно нужен ребенок!» Но только не я. Я хотела его всегда.

Мое собственное детство было одновременно счастливым и несчастливым. Я родилась через одиннадцать лет после моей сестры Ребекки – судя по всему, случайно, хотя родители никогда мне этого не говорили и никогда бы не сказали. Они успели напрочь забыть о подгузниках и бессонных ночах, и вдруг такой «сюрприз».

Мой отец, очевидно, испытывал ко мне неприязнь. Он старался быть добрым, но у него не очень-то получалось. Я всегда замечала фальшь: едва заметное раздражение в голосе, натянутую улыбку.

Мои же старания явно перекрывали отцовские. Ровно в четыре я ждала его у амбара с термосом чая. В школе усердно зубрила формулы, даты и стихи в отчаянной – и, как оказалось, удачной – попытке превзойти скромные ожидания учителей и стать лучшей в классе. Отец придавал образованию огромное значение. Образованию и религии. Недостаток первого он с лихвой компенсировал избытком второго.

Но что бы я ни делала, он сохранял дистанцию. Словно радуга, к которой невозможно приблизиться, сколько ни иди.

Однако он вел себя так не со всеми. С Ребеккой он был совершенно другим, хотя она едва не завалила выпускные экзамены, тайком курила сигареты в ванной и так громко врубала песни Spandau Ballet[12], что окна дрожали. Правда, Ребекка всегда знала меру. Для отца она была светом в окошке. Его лицо озарялось при звуке ее голоса.

Отец происходил из семьи потомственных фермеров-арендаторов. А мать, которая на