Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин Страница 11

разрушено. В мирное время нужны здравницы, здравницы и здравницы, чтобы отдыхал и лечился израненный народ. Вы должны напряженно и без оговорок работать». И она приняла это как свою догму, полностью верила ему и все четыре года училась с этой мыслью. – Да вы что? – говорил декан. – Вам государство доверило такую науку! Государство ждет от вас отдачи, а вы зароете себя где-то в глуши? Какое вы имеете право подводить государство, когда ему нужны строители, чтобы народ отдыхал и лечился?

– Я защитила диплом и уехала строить лечебницы в Крым. И строю до сих пор. И я сделаю всё, чтобы оправдать доверие своего государства. А ребенку я найму няню. Я буду самозабвенно работать там, а няня – здесь. Так же добросовестно, как я – там. Разве не так?

Он ничего не сказал ей, потому что был очень опытным человеком, много пережившим. В том числе и допросы с пристрастием в свое время в органах времен войны. Он понял, что ей еще много предстоит узнать о жизни, что в материнство она только-только вступает, и что если он будет категоричным и пойдет до конца, он её потеряет. А второй раз терять жену он уже не имел права. Ресурс не позволял. Решил – будь как будет, пусть действует сама. Работа не может быть предметом торга. Для советской женщины основа её социальной значимости – работа, а для ребенка есть няня и бабушки.

Глава 9

Соседи

– Никакая дружба ни с какой женщиной невозможна, – сердечно наливая заветную влагу в рюмку из графинчика, потому что в 1950-е ставить на стол бутылки было нетактично, – говорил сосед. – Женщина – не друг мужчине.

– А кто же тогда, враг? – легко и интеллигентно смеясь, парировал папа, несколько неловко сидя за праздничным столом с соседями.

– Нет, и не враг, – не давая себя сбить, продолжал сосед. – Ну, будем.

Чокнулся с папой и опростал первую рюмку залпом.

– Женщина – она баба, вот и всё. Я в тридцатых на Украине председателем колхоза был. Сколько их у меня перебывало, и звеньевых, и рядовых колхозниц. И если только чуть-чуть с какой в дружбу или во вражду – то всё, атас, никакой работы. И никакого отдыха. Одна свара. Женщина – она баба и должна ею быть. И должна свою детородную и хозяйскую функции соблюдать. А в остальном я её не знаю и знать не хочу, – тыкая вилкой в грибочки домашнего посола с мелко порезанным лучком, любезно поставленные под водку.

Соседка молчала, стоя у мойки.

– Не пяль зенки, я говорю, что есть, говорю правду, – бросил сосед своей жене на ее недовольный взгляд.

Соседка молчала, моя посуду и отвернувшись от стола. Сзади четыре его ребенка, как итог его жизненных рассуждений и жизненного опыта, по случаю праздника бедно, но тщательно и прилично одетые – Борис, Алла, Ирина, Геннадий – сидели смирно и поперед батьки тоже ничего не говорили, ожидая материнского праздничного пирога.

Старший, Борис, поминутно взглядывал в окно, будто пытаясь найти там что-то новое и ужасно интересное. Его уже властно влекли социум, улица и город. Алла и Ирина, 10 и 12 лет, как все девочки, сластены, не возражали представившемуся случаю поесть сладкого. Но в свои десять лет они научились кокетничать и им здесь уже было скучновато. Единственно для кого пирог был настоящим праздником, это был младший, Геннадий, мальчик четырех лет, неотрывно и влюбленно глядевший на мать, ожидая, когда та подаст пирог.

– Или вот возьмем твою ситуацию, – медленно и тягуче пропуская третью рюмку, смакуя ее и ожидая незапланированных реплик собеседника, – твоя женщина не успела родить, а уже сбежала в командировку.

Папа всегда считал первым делом с женщиной – равенство, то есть дружбу и взаимопонимание. Ему было что возразить. Но ради праздника и добрососедства в коммунальной квартире он заставил себя выслушать Иосифа Петровича – так звали соседа – до конца, раз уж подписался.

– Ребенку три месяца, а она улепетнула, и душа у нее не болит. А это только начало. Бросившая в начале ребенка – бросит в конце и мужа. Если б я дал слабину, то не только б не выехал из Украины, а и на кухне на этой бы не сидел. А я вот курю, – продемонстрировал сосед, кто в доме хозяин.

– Помолчи, – быстро цыкнул Иосиф Петрович в середине своей же фразы жене, вдруг захотевшей что-то сказать.

Да, с первой женой папе такие интеллигентские представления боком вышли. Она вдруг загуляла, когда работа позвала его далеко и надолго, как полагается геологу, а потом уж что ни делали – и мирились, и ссорились – остановиться не могла. А ведь ему, как настоящему мужчине, нужно было делать карьеру, то есть ездить в командировки и открывать месторождения. За так-то чины не дают. Так что по-сибирски, до восемнадцати лет дотянув дочку, он расстался с женой. И теперь у него второй брак.

– Да, тебе не сладко. Готовить не умеет, за тобой следит плохо – стирать носит в прачечную. Это же смех! Ребенка, я уже сказал, бросила. Итоги: при дружбе с женщиной она не выполняет ни одной из положенных ей бабьих функций. Ничем хорошим для твоего брака это не кончится. Вот помянешь меня. Ну, будем.

И подытоживая, опрокинул пятую.

– А я сказал – молчать! – Это опять жене. – У нас мужской разговор и не суйся.

– Ну всё, дети, – бросилась наконец к плите соседка, вынула оттуда горячий, густо пахнущий сверток, поставила его на стол, обжигая пальцы, и разрезала его, дымящегося, на куски.

– Ну всё, дети, готово, – повторила она, как присказку, – слава тебе, Господи! – и разложила по блюдечкам, хотя было не готово, но очень хотелось уступить нетерпению детей и встрять наконец на законных основаниях в праздничный мужской разговор. – Ты, отец, первый кусочек возьми, а потом уж дети.

– Да нет, ты же знаешь, я сладкого не ем. А куснешь – только испортишь. Мы лучше с Леонид Николаичем еще по одной за соседскую дружбу, – усаживаясь основательно, как японский бонза, на своем стуле, в своей кухне, у себя в квартире, сказал Иосиф Петрович.

Вернувшись в комнату, папа в сердцах раздумался: «Черт меня угораздил лезть с ними в дружбу! Говорила жена – не лезь, всё равно не подружишься. Интеллигент с простолюдином не подружатся никогда. Так я не послушал. Он ровесник мне, а взялся меня учить, хотя я его не просил об этом. И кто учит? Шофер