Подвиг. Повесть в 7-ми актах. Глава 1. Похоть - Денис Басацкий Страница 11

что без них она может и не выжить. «Я точно не сахар, сама плохо работала – в общем-то, как и все, но увольнять в том числе за то, что ненароком повстречалась с сынком начальницы – вопиющая несправедливость. Лучше бы утром привычно промолчала». На Илону накатывала нестерпимая грусть и лишь один человек был способен вывести ее из состояния замешательства.

Девушка стояла на подъездной площадке панельного дома, вслушиваясь в еле осязаемый звук, доносившийся сквозь дверные коробки предбанника, нервно прокручивая кольцо на пальце. Вперед-назад и снова по часовой стрелке. Ей тяжело давались моменты, когда приходилось возвращаться сюда за покаянием. Когда требовалось признать свои допущенные ошибки, лишь бы тебя приняли и защитили, несмотря на прошлые разногласия. Когда желаешь быть услышанной и понятой, без критических нравоучений в свой адрес. В иных случаях девушка сюда не приходила, ограничиваясь телефонным рапортом о хорошем положении дел, отчего не любовь к личным встречам только усиливалась. Но Илона догадывалась, что по-другому не произойдет и сегодня – придется выслушать тонну нотаций. «Главное, чтобы мне открыли». Девушка робко постучалась. Привычный бытовой шум, подобный перекладыванию тарелок в сушилку или фон телевизора, вкрадчиво затих, но приближающихся шагов или голоса не последовало. Так обычно бывает, когда хозяин не ожидает гостей, желая, чтобы те поскорее ретировались. Или точно знает о визите конкретного человека, но уже сделал свой выбор в пользу немой игры в прятки. Девушка постучала вновь, теперь уже чуть настойчивее, задействуя тыльную сторону кулака. Тишина. Чем тише звуки, тем лучше слышны каждые мелочи. Илона чувствовала нутром, как махровые тапочки скользят по линолеуму, как человек тайно подкрадывается к дверному глазку, чтобы подсмотреть, закрывая просвет в стеклянной линзе, как незаметно отворяет механический затвор квартирной двери, чтобы так же секретно оказаться в предбаннике. Илона ощущала ее дыхание. Чуть тяжелое, чем в привычные дни, когда та забывает волноваться и не провоцирует хроническую астму.

– Я знаю, что ты там. Открой.

Никакого ответа. Лишь наплевательское молчание, что так больно бьет в самое сердце. Будто Илоны не существует здесь и сейчас – пустое место, зачем-то тарабанящее по дверной обшивке. А может и вовсе ее появление на свет неловкая оплошность и еще большая ошибка, чем прийти сюда в поисках умиротворения. «Тебе здесь не рады». Мерзость. Быть ненужной снова и снова. Безусловно, девушка виновата сама, но ей так не хотелось принимать сей факт именно сейчас, когда земля буквально уходит из-под ног. Илона облокотилась на дверь и медленно сползла вниз на бетон, широко раскинув ноги. Ей больше не хотелось проникнуть туда, в крепость хрущевской квартиры, где так тщательно держат осаду, но и идти в большей степени некуда. «Вот она – настоящая свобода. Дожилась». Если бы раньше девушке сказали, что она будет валяться на пороге лишь для того, чтобы выговориться – непременно покрутила бы у виска, обвинив оппонента в крайнем безумии. Но пожинать плоды собственного малодушия – та еще работенка.

– У меня жизнь летит ко всем чертям, понимаешь? Еще ты тут «обидки» кидаешь совсем не вовремя. Ну извини, да я совсем не та, какой бы ты хотела меня видеть. Но ты не можешь меня просто вычеркнуть из своей жизни, не имеешь права! Ведь я твоя, пусть и не путевая, но дочка, а ты моя мама. И твоему ребенку крайне плохо живется на этом свете.

За дверью появился некий шорох. Илона ощущала, как женщина почувствовала себя плохо, может даже привычно схватилась за сердце, но не подавая виду, осторожно присела на ящик для схрона картофеля. Она прижалась головой к стене и грустно молчала, уставившись в потрескавшуюся краску предбанника. У нее, наверное, тоже находилось много чего, что хотелось предъявить, но глубокое сожаление сковало женщину, не давая вымолвить и слова. Она, конечно, не могла спокойно созерцать, как страдает ее ребенок, но та обида, что копилась год за годом, еще управляла ее сознанием. Материнским, но все же, первостепенно женским восприятием себя и окружающего вокруг мира. Где все довольно-таки несправедливо. У них никогда не существовало привычной модели отношений матери и дочери, скорее тотальное доминирование первой над каждым шагом второй. Безропотное, навязчивое менторство с самого детства. А когда Илона становилась старше и самостоятельней, то наряду с бесконечными претензиями и поучениями, появилась вовсе нетипичная зависть, в каких-то моментах перерастающая в неприкрытую конкуренцию. Ну а с таким набором человеческих слабостей совсем не до душевных разговорчиков.

– Я не виновата, слышишь? Ты опять скажешь, что у меня всегда так, и будешь права, но не в этой ситуации. Я даже могу признать, что я твой позор и большое сожаление, но никогда не поверю, что ты меня больше не любишь.

Наконец, подъездную тишину разрезало нарастающее посвистывание закипающего чайника, что так не вовремя сделал свое дело. «Попалась с поличным». Женщина перестала скрывать того факта, что все это время находилась за дверью – приподнялась с картофельного ящика и закрыла собой входной глазок. Она внимательно всматривалась в лестничную клетку, где распласталась ее единственная дочь и теребила подол фартука, стараясь справиться с приступом тревожного беспокойства. Несколько минут они так и находились рядом, почти касаясь друг друга, под гнусную свистящую свирель. Но долгожданный поворот ключа и последующие примирительные объятия со слезами на глазах так и остались выдумкой. Вместо этого глазок опустел, дверь шумно затворилась, а свист чайника прекратился, отставляя Илону в гордом одиночестве со своими рассуждениями о семейных ценностях и нетленной родственной связи. Тот душевный баланс, что так нестерпимо требовал женский организм, и по идее, должен был наступить в разговоре с матерью, растворился в запахе подъездной хлорки.

Илона выпорхнула на улицу без малейшего понимания, что ей делать дальше. Наступило такое лютое опустошение, когда абсолютно ничего не чувствуешь внутри, словно сосуд, испитый до последней капли живительной влаги. Нужно срочно восполнить эмоции в другом месте. Что необходимо сделать женщине, когда она осталась совсем одна, наедине с огромным миром, полным чужих и злобных людишек? У Илоны находился ответ – взять вина, позвонить мужику и предъявить в его крайней несостоятельности. Но не Вадику, что игнорирует девушку уже долгое время, а тому, кто так фантастически желал с ней встречи. «Охреневший скот. Запудрил голову, получил «нюдсы» и слился». Впрочем, так поступает все мужицкое стадо, именуя себя сильным полом, но не имея мужества говорить правду, лишь пряча свои желания за виртуальной перепиской и выдавая из себя первосортных «альфачей». Чем сильнее Илона разочаровывалась в мужчинах, тем больше ширилась идея стать отпетой феминисткой, уже не казавшаяся ей столь отчаянно крамольной. Топить за