Иван Тургенев - Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854 Страница 100

Все бывшие на том вечере, вероятно, тотчас же забыли книгу, доставившую им минуты такого полного наслажденья, выкинули ее из памяти, точно так же, как какой-нибудь лазарони* равнодушно бросает на землю корку золотого плода, утолившего его жажду в полуденный зной, — все, может быть, но не я. Я был поражен… Я долго не мог заснуть в ту ночь; много вопросов зашевелилось у меня в голове. Вот, — говорил я самому себе, — вот книга: она возбудила такую веселость, что заслужить десятую долю подобной веселости было бы слишком лестно для любого комического таланта; она спасла нас, эта книга; она, как молния пожирает накопившиеся облака, в один миг истребила тучу скуки, свинцовым гнетом налегшую на все наши головы; мы все тогда же согласились, что с сознанием, что с намерением написать такую вещь мог бы один великий талант… Почему ж не хотим мы отдать ей должную справедливость? Мне скажут, комический элемент присутствует в этой книге без ведома, может быть, даже против желания самих господ сочинителей; но что ж это доказывает? По-моему, именно это отсутствие сознательности и трогательно в наш обдуманный век. Что же такое, наконец, и сам гений, как не инстинкт высшего рода, как не бессознательное, природное творчество; а мы, однако, ценим его дороже всякого таланта. Вследствие всех этих размышлений в ту же ночь дал я себе слово посвятить свой труд на защиту, на прославление «Поэтических эскизов». «Какие громкие слова, — воскликнет читатель, — по поводу нескольких плохих стихов!» Позвольте, позвольте, любезный читатель! Объяснимся. Действительно, не все стихотворения, заключающиеся в «Поэтических эскизах», заслуживают такие громкие слова; многие только просто плохи; они плохи потому, что бесцветны и безвкусны, как пресная вода, потому что и претензия-то в них не оригинальная претензия. Плохи, например, стихи г. Сушкова, который пресерьезно печатает в 1851 году классическое послание, совершенное им в 22 году против Бахчисарая, — против Бахчисарая*, воспетого Пушкиным; плохи стихи г-жи Растопчиной «Ты не люби его», в которых этот вечный, таинственный и поистине достойный сожаления он на пространстве осьмнадцати строчек проходит опять несколько раз через все свои падежи; плохи стихотворения г. Берга, хотя одно из них, «Ренегат», своим изумительным концом уже переходит за черту обыкновенного (ренегат этот, рассыпав пепел, скоропостижно умирает оттого, что посмотрел на красавицу); плохи стихи гг. Миллера, Соловьева, Соколова, Прот….ова, Котельникова, Кобякова (хотя нельзя, впрочем, не похвалить этого последнего писателя за удачный выбор имени любовника в скандинавской легенде, а именно: он его назвал Роберто́); но не плох г. В. И. Р., не плох г. А. Пономарев, далеко не плохи гг. Андреев и Три звездочки; а стихи г. Познякова не только не плохи — это в своем роде превосходные, великолепные стихи. Юмор в них так и кипит, комизм сверкает в каждом слове. Нет, это не плохие стихи! Впрочем, должно сознаться, что г. Позняков резко отделяется от всех других соучастников в «Поэтических эскизах». Его произведения вы узнаете сразу: на них лежит печать личности… Мы намерены заняться сперва им.

Если б нам нужно было определить одним словом, в чем именно состоит особенность таланта г. Познякова, мы, вероятно, нашли бы ее в совершенной неожиданности поэтических оборотов и эпитетов. Их действительно никак нельзя предвидеть; они падают как снег на голову изумленному читателю. Г-н Позняков необыкновенно смел в выборе своих выражений, но и счастлив, нечего сказать… Впрочем, мы охотно готовы сознаться, что сущность его таланта именно вследствие этой неожиданности — неуловима. Перечитывая со вниманием его произведения, мы в иных случаях, правда, открыли тайну его манеры: она состоит в совершенно… не скажем — превратном, но противоположном, самобытном воззрении на предметы… Передавая нам это воззрение, г. Позняков не прибегает к новым образам: он употребляет образы, выражения уже известные, но выворачивает их, так сказать, наизнанку. Например, все мы говорим: «сон бежит очей»; г. Позняков, напротив, утверждает, на стр. 78, что «очи бегут сна». Мы говорим: «силы неба», у г. Познякова очи голубые (на стр. 41) устремлены через густые черешен ветви к Небу Сил. Мы говорим: «снять как рукой», а у г. Познякова встречаются следующие стихи (на стр. 78):

будто рукойС меня снялись мученьяИ пропали с тоской…

На стр. 79 парень не стучит рукавицами по рукам или руками по рукавицам, а «Стучит рукавицами руки». Обыкновенно думают люди, что в темноте нельзя различить предмета, а на стр. 43 сам «предмет не может различать в темноте».

Но мы уже заранее предупредили читателей, что наше замечание насчет манеры г. Познякова относится только к немногим случаям; большею частию мы находимся в совершенном неведении насчет внутренних законов его творческого дара, — и, повторяем, главное его качество — неожиданность — всюду является в полном своем блеске. Иное стихотворение производит на нас точно такое же впечатление, какое должно произвести на опытного ботаника внезапное появление нового, неслыханного растения. Глядишь и дивишься и ничего не находишь в памяти подобного: например, как вам нравится этот романс, посвященный à m-lle, m-lle Paulina de В….ff:

Слыхали ль вы, что соловей,Который душу мне возвысил —Он не поет среди ветвей —Он пел — и в то же время мыслил?    Слыхали ль вы?    Слыхали ль вы?И я неведомо летелКуда, расстроенный душою,Но на певца тогда смотрелС какой-то дерзкою мечтою…

Вы ожидаете: Слыхали ль вы? — извините, тут стоит: «Прости ему!» Читатель поневоле сам неведомо летит куда, расстроенный душою.

А это мрачное, байроновское стихотворение… вы думаете, можно его было предвидеть (на стр. 103):

 Бывает влеченье неведомой силы, Влечение сердца к девице прекрасной, Влечение к дружбе до хладной могилы, К доверчивой дружбе, и теплой и страстной.Не спавшая прядь на плеча шелковистых кудрей,Не огнь ее пылких и страстно-могучих очей,Так душу возвысили в мир представленийНеведомых, редких, но чудных мгновений.И жадно рвалась так душа, друг, поэтаК тебе. То ж влеченье до самой могилы —Загадка — на то нам нет лучше ответа;Бывает влеченье неведомой силы.

Октябрь. 1847.

Удивительное дело! Понять это величественное стихотворение нет почти никакой возможности, а впечатление оно производит сильное. Именно «Бывает влеченье неведомой силы».

В другом роде, более небрежном, задушевном, но тоже очень хорошо стихотворение на стр. 25:

Ты не любишь меня:Я, мой друг, то познал!Вместе быть — для тебяСкучно. Я ж не знавалЭтой скуки с тобой.Пусть бы час дорогойДлился долгим же днем!Да любовь твою кровьНе волнует, как прежде!Что ж желаешь ты вновьМоих клятв, уверений?А была ты полнаИ любви и чувств юга.

Под конец господин сочинитель прогоняет прочь луну, хотя она горит в небе ночей, потому что она не сулит любовь юга![75]

Великолепен тоже первый стих в «La Nouvelle Fanchon» (стр. 120):

Грустно, не спится мне, скуки быв полному.

Какая счастливая смелость, а?

Следующие десять стихов хотя не могут стать наравне с первым, но достойны, однако, полного внимания просвещенных любителей:

На родине путница… Бледно усталая  В дальней дороге своейТихо садится, отцветши-увялая  Радость — подруга не ей!Волосы спали на плечи к ней, томная,  Ночи проведши без сна,Страждет душевною скорбью, безмолвная  Села! — безумна она! —Видится: в хижине дверь отворяется  Мать и отец.

И точка.

Той же m-lle, m-lle Paulina de В…ff посвящен романс: «Не осуждай меня». В нем звучит такая певучая, такая трогательная грусть, что, право, гораздо было бы лучше положить этот романс на музыку, чем песенку г. Сушкова: «Ай, вино!», которая, как замечает в выноске автор, заслужила эту честь от г. Верстовского.* Правда, наш даровитый композитор мог бы прийти в некоторое недоразумение насчет точного смысла следующих стихов:

Мне больно слышать оскорбленьеТвоих, друг, слов!Но то в любви — лишь искушеньеТвоих оков!

Но облеченные в его звуки, они бы показались прекрасными…