Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Тимофеевич Бабенко Страница 9

В течение дня я услыхал, как Зденка говорила меньшому брату:

– Что́ ты обо всем этом думаешь, Петро? Неужели и ты подозреваешь отца?

– Я не смею его подозревать, тем более что мальчик говорит, что он ему не сделал никакого вреда. А если он и исчез так внезапно, то ты ведь знаешь, что и ранее этого он всегда так делал и никогда никому не отдавал отчета в своих отлучках.

– Знаю, – отвечала Зденка, – а потому нужно спасти его: ты ведь знаешь Георгия…

– Знаю, знаю. Говорить с ним бесполезно; а вот мы спрячем кол его, а за другим он не пойдет; по сю сторону гор ведь ни одной осины не найти.

– Да, да, спрячем кол, но только не скажем об этом детям; они проболтались бы при Георгии.

– Осторожно надо, конечно, – сказал Петр, и они разошлись.

Наступила ночь; о старике Горше не было ни слуху, ни духу. Я, как накануне, лежал у себя на кровати, и луна полным светом заливала комнату. Когда сон уже начал путать мои мысли, я вдруг как бы инстинктивно почувствовал близость старика. Я открыл глаза и увидал его бледное лицо, прильнувшее к окну. На сей раз я хотел встать, но это оказалось невозможным: члены мои были точно парализованы. Пристально посмотрев на меня, старик отошел от окна, и я слышал, как он обошел вокруг дома и постучался в окно комнаты, где спали Георгий с женой. Ребенок зашевелился и простонал во сне. На несколько времени все затихло, потом снова раздался стук в окошко. Ребенок снова застонал и проснулся.

– Это ты, дедушка? – проговорил он.

– Я, – отвечал глухой голос. – Я принес тебе ятаганчик.

– Да я не смею уйти, отец запретил!

– Тебе и незачем уходить из дому, открой мне только окошко и поцелуй меня!

Ребенок встал, и я услыхал, как отворилось окно. Тогда, собрав все свои силы, я соскочил с постели и стал колотить в перегородку. Георгий тотчас же проснулся и встал. Я услышал, как он ругнулся; жена его громко вскрикнула, а через миг весь дом стоял кругом обомлевшего ребенка… Горша исчез, как накануне. С трудом привели мы мальчика в чувство, но он был очень слаб и еле дышал. Бедняжка не знал причины своего обморока. Мать и Зденка приписывали его страху ребенка, что его застали в запрещенном разговоре с дедушкой. Я ничего не говорил. Когда малютка успокоился, все, кроме Георгия, снова улеглись.

На заре я услыхал, что Георгий будит жену, потом они стали шептаться; к ним присоединилась Зденка, и я различал ясно, что женщины плакали.

Ребенок умер. Прохожу молчанием отчаяние семьи. Meжду тем никто не приписывал его смерти старику Горше. По крайней мере, открыто этого никто не говорил.

Георгий молчал, но выражение его лица, всегда пасмурное, было теперь страшно. Старик не показывался дня два. В ночь на третьи сутки (когда похоронили малютку) мне показалось, что кто-то бродит вокруг дома и точно кто-то зовет по имени оставшегося в живых мальчика. Мне показалось даже, что на мгновение старик Горша заглянул в мое окошко, но я не мог дать себе отчета, было ли это на самом деле, или мне только представилось, так как в ту ночь луна была задернута тучами. Я все-таки счел нужным сообщить об этом Георгию. Тот стал допытываться у ребенка, который отвечал, что действительно слышал, как его звал дедушка, и что он видел его в окно. Георгий строго-настрого приказал сыну разбудить себя, как только старик появится вновь…

Все эти обстоятельства нисколько не мешали развиваться чувству нежности моей к Зденке.

Днем я не мог говорить с ней наедине. Когда наступила ночь, мысль о близком отъезде болезненно заныла во мне. Комната Зденки была отделена от моей сенями, которые с одной стороны вели на улицу, а с другой во двор. Хозяева мои уже улеглись, когда мне пришла мысль пойти побродить по деревне, чтобы несколько рассеяться. Выйдя в сени, я увидал, что дверь в комнату Зденки была приотворена.

Я невольно остановился.

Знакомый шорох платья заставил забиться мое сердце. Вслед за этим до меня донеслась напеваемая вполголоса песня. Это было прощание со своей красавицей одного сербскаго краля [Имеется в виду сербский король.], отправлявшегося на войну.

«“О мой юный тополь, – говорил старый краль, – я ухожу на войну, и ты забудешь меня.

Деревья, растущие у подножья горы, стройны и гибки, но стройнее и гибче твой юный стан. Красны ягоды рябины, что́ колышет ветер, но уста твои алее рябиновых ягод! А сам я что́ старый дуб без листьев, и борода моя белее, чем пена Дуная! И ты забудешь меня, сердце мое, и умру я с тоски, потому не посмеет ворог убить старого краля”.

И отвечала красавица: “Клянусь остаться тебе верной и не забыть тебя вовек. Если нарушу я клятву, то приди по смерти своей и высоси из сердца моего кровь”.

И сказал старый краль: “Аминь!” И ушел он на войну. И красавица его скоро забыла!..»

Тут Зденка замолкла, точно боялась кончать песню. Я уже более не сдерживал себя. Этот нежный выразительный голос был положительно голос герцогини де-Грамон… Забыв все на свете, я толкнул дверь и вошел. Зденка только что сняла с себя что-то вроде казакина, что́ носят там женщины. Одна шитая золотом и красным шелком рубашка и пестрая юбка, стянутая у талии, облекали теперь ее стройные члены. Ее прекрасные белокурые косы были расплетены, и в этой полуодежде еще обаятельнее рисовалась передо мной ее красота. Не рассердясь, по-видимому, на меня за мое внезапное вторжение, она однако смутилась и слегка покраснела.

– Ах, зачем ты пришел, – заговорила она, – и что́ подумают обо мне, если застанут нас вместе?

– Зденка, жизнь моя, будь покойна, – сказал я ей, – все кругом спит, только один кузнечик в траве да стрекоза в воздухе могут услышать то, что́ нужно мне сказать тебе.

– Уйди, уйди, милый, увидит нас брат, – я погибла!

– Зденка, я не уйду отсюда до тех пор, пока ты не обещаешь мне любить меня всегда, как обещала своему кралю красавица в твоей песне. Я скоро уезжаю, Зденка; кто знает, когда мы снова увидим друг друга? Зденка, я люблю тебя больше души своей, больше спасения моего… жизнь и кровь моя – твои… Неужели ты не дашь мне и часа времени?

– Многое может случиться в течение часа, – задумчиво ответила Зденка,