Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский Страница 33

— Товарищ, вы не знаете, где находится пострадавший рабочий из Ханово? Его недавно привезли.

— Сейчас он в операционной. Случай тяжелый. Он между жизнью и смертью…

— Так быстро человек не умирает. Человек живуч, особенно такой человек. Можно мне какой-нибудь стул, я подожду окончания операции. Мне надо увидеть главного врача больницы. Я должен обо всем расспросить. Да, должен, и как можно скорее.

— Зачем вам главврач? Я вам все сказал. Главврач не принимает кому когда захочется, тем более после обеда.

— А когда принимает? Он обязан принимать в любое время, если речь идет о жизни человека.

— От двенадцати до тринадцати часов. Что вы тут командуете? Я говорю, как мне велено. Я никому тут не обязан кланяться и руки целовать.

— А вы, дружок, наглец, — нахмурился Мартин. — Есть здесь, наверное, кто-то, у кого можно получить информацию?

— Есть, внизу при входе, — ответил санитар, отвернулся и вошел в одну из комнат.

Крстаничин спустился на первый этаж и возле дверей увидел высокого седого человека с орлиным носом, по лицу его было разлито спокойствие.

— Скажите, пожалуйста, где кабинет главврача?

— Второй этаж направо, комната номер пятнадцать, — мягко и вежливо ответил дежурный. — Только я не знаю, там ли он.

Главного врача не оказалось на месте, он был в операционной. Мартин мерял шагами коридор, мучаясь вопросом, какие повреждения у Николы, как все это случилось, винил себя за недосмотр. Неужели и здесь враги руку приложили? А кто же другой? Строительство им как кость в горле, но мы ведь приняли меры безопасности… Да, недовольные идут на все, для них все средства хороши, все оправданно, даже убийства… Я здесь толкусь, а кто знает, что ждет меня в Ханово, на стройке. Лучше бы мне не приезжать сюда! Да нет, ехать надо было обязательно. А может, все не так, как я думаю? Еще немного, и во всех трудностях я начну обвинять реакцию. Может, это был просто несчастный случай? Неосмотрительность, невнимание — и вот тебе беда! Неужели я не могу даже на минуту отлучиться со стройки?

Он вышел во двор. Под забором из широких буковых досок, вылинявших и посеревших от солнца и дождя, на скамейке сидели несколько женщин, мальчик, старик и старуха. Лица у всех были грустные и озабоченные, одна из женщин, согнувшись и закрыв лицо руками, плакала навзрыд. Наверное, у них кто-то умер, родной, дорогой человек. Отец? Сын? Тяжко пережить эту боль людям, думал Мартин. Но что с Николой? Операция, должно быть, уже закончилась… Жив ли он? Как же это могло случиться? Неужели всякое большое дело требует страданий и жертв?.. Углубленный в свои мысли, Мартин поднялся на второй этаж, пошел по коридору, не слыша, что его окликают, не замечая даже, что кто-то схватил его за рукав и идет рядом.

— Товарищ Мартин! — голос у Радивое был удивленный, почти испуганный. — Кричу тебе, а ты никак не остановишься. Иду рядом, чуть не в ухо тебе кричу, а ты не слышишь… Я и не знал, что ты здесь.

Крстаничин поднял голову, и на его изрезанном морщинами лице заиграла благодарная улыбка, широкая, открытая, но это длилось лишь миг, он снова опустил голову, лицо его сделалось серьезным и жестким, и еще глубже пролегли морщины на лбу.

— Как это все случилось? — спросил он. — Какие еще несчастья могут случиться на нашей стройке?

— Он сам виноват. Хотел поскорее закончить участок, не послушался, бедняга, Бошевского. Не хотел ставить крепежные балки, потом решил ставить их пореже. Пока волынил, свод обвалился. А все из-за того, чтоб ускорить работу, поскорее все сделать. Отличиться хотел. Люди любят, когда их хвалят, когда их ставят в пример…

— Техник, а оказался тупицей и недотепой. Не знаешь, ругать его или жалеть. Сколько я ему твердил: ни на миллиметр нельзя увеличивать расстояние между опорами, сразу закреплять грунт, это же аксиома любой работы в горной местности. Произвольные решения недопустимы. Кто ему разрешил увеличивать расстояние? Кто?

— Никто ему не разрешал, я же сказал, он сам виноват, на свой страх и риск работал.

— В моем присутствии он не посмел бы своевольничать. А ты твердишь: не беспокойся, мы контролируем все, ничего не случится. Вот как вы контролируете!

— Это могло и при тебе случиться. Ты же знаешь, какой Никола упрямый. Вот в чем несчастье.

— Это еще вопрос, случилось бы или нет, я бы не разрешил ему поступать так, как заблагорассудится. Он предан делу, но скор на руку, иногда зазнается. Когда выздоровеет, придется его крепко пропесочить.

— Я согласен с тобой, товарищ Мартин! Ты уже однажды говорил на партийном собрании о Николе, о его своеволии. Вот поэтому я его не только пропесочу, но и влеплю ему партийное взыскание… Но хочу тебя предупредить: все члены партии должны подчиняться партийной дисциплине, не только Никола.

— Да, но смотря в чем. Ты полагаешь, что отдых и здоровье членов партии важнее строительства?..

— Люди важнее всего, с любой точки зрения, да будет тебе известно, товарищ Мартин. Но не надо дискутировать, лучше пойдем узнаем, что там с Николой.

На этот раз главврач оказался у себя в кабинете. Кратко и сухо он сообщил, что Никола буквально между жизнью и смертью, одна нога у него раздроблена, сейчас он в послеоперационной палате без сознания. Но посмотрев на их озабоченные и встревоженные лица, добавил:

— Я сделаю все, что от меня зависит, поверьте. Случай очень тяжелый, но я надеюсь на благополучный исход.

XXIX

По воскресным и праздничным дням, когда многие рабочие расходятся по окрестным селам повидаться со своими родными, а другие едут в город за покупками, стройка стихает, остаются только сторожа на объектах и рабочие из других уездов, которым трудно добраться до своих домов. Только вечером, когда все возвратятся, стройка оживет, послышится песня, и долго еще не утихнут звуки тамбуры. Крестьяне в такие дни тоже не работают, идут в церковь, слушают проповедь священника, потом друг к другу в гости или на кладбище. И о чем бы они ни говорили, обязательно вставят какую-нибудь небылицу о стройке, о несчастных случаях в подземных туннелях, на плотине и в машинном зале. Осуждают, бранят, костят на все лады Крстаничина.

В тот летний день, рано утром накормив скотину, крестьяне уже нарядились по-праздничному: у кого белые, у кого черные бечвы, украшенные шнуром, джемадан с маленьким карманом, льняная рубашка с зелено-рыжей или красно-синей вышивкой, на голове даже в такую жару