Игорь Оськин - У нас была Великая Эпоха Страница 22

Между ним и Колесовым – хорошие, приятельские отношения. Постепенно Марков открывал ему подробности институтской жизни. И он невольно вовлекался во внутренние конфликты.

Шумное происшествие случилось в отделе научно-технической информации (ОНТИ). Неутомимая искательница приключений Захаревич сделала перевод чешской книги. Тема – организационные структуры. Бдительный сотрудник отдела прочитал и отнес в райком партии. Войска в Чехословакию еще не ввели, но идейные шатания уже проявлялись. Инструктор райкома обратился к Маркову за разъяснениями. Отдел взбунтовался, обрушился на «доносчика», так называли его теперь передовые дочери 20-го съезда партии.

Колесов тоже сначала сурово отчитал бдящего:

— Почему вы к нам в партком не обратились? Почему побежали в райком?

— Да я же хотел только посоветоваться.

Марков наедине посоветовал Колесову:

— Ты будь с ним поосторожнее.

Он мгновенно оценил ситуацию и в следующий раз говорил:

— Да, конечно, вы вправе обращаться в любую партийную инстанцию, но лучше было начать с парткома.

Зав отделом ОНТИ ворвался к Беднякову, не кричал, а орал:

— Владимир Тимофеевич, прекратите это безобразие!?

— А что я могу, я работаю под руководством партийной организации, — и показал на Маркова и Колесова.

После ухода зав отделом Бедняков спросил:

— Ну что, будем менять его на этого?…

Он назвал фамилию бдящего.

Решили, что Колесов, как зам по идеологии и специалист по системам управления даст заключение по переводу.

Прочитал, в одном-двух местах обнаружил крамолу: автор «углубил» решения 20 съезда, указав на возможные деформации в жестко централизованных, однопартийных системах управления. О крамоле умолчал, написал пару листов о полезности перевода, напичкав текст научной фразеологией.

— Зря вы давали это заключение, — знакомый по давней работе инструктор райкома сказал это ему мягко, но вполне определенно, — текст действительно идейно сомнителен.

На этом вопрос был закрыт.

С руководящими партработниками трений не было. Их институт курировал инструктор обкома партии Александр Смирнов, тридцатилетний, положительный, разумный, толково выступавший на собраниях. В узком кругу он откровенничал:

— Вы не думайте, что мы плохо относимся к евреям. Просто, когда на предприятии образуется большой процент евреев, у нас возникает естественный вопрос: почему это происходит? Почему их удельный вес в одной организации в три-четыре раза превышает их долю среди населении? Точно также мы бы ставили вопрос, если бы у вас была большая доля татар или еще кого-то.

Колесов заметил, что Марков оказывает незаметное и осторожное противодействие Беднякову. Внешне – терпимость и послушание. Однако разборки конфликтов зачастую разрешались не в пользу тех, кому покровительствовал Бедняков. Сам же он всегда молча голосовал вместе с товарищами по партии.

На парткоме Колесов действовал в рамках партийной демократии, высказывался прямо и иногда резко. Разумеется, в рамках той же демократии никогда не выступал против директора. Спорные вопросы предварительно обсуждались членами парткома, так что бунтарей – одиночек не было.

Он очень плохо относился к Беднякову. В те годы продолжался процесс изживания волюнтаризма и возвращения к ленинским нормам. Бедняков в его глазах был «типичным представителем» руководителя в его самом скверном облике – цинизм, лицемерие, надменность к низам, подобострастие к верхам. Марков подпитывал его негативом на Беднякова из партийных кругов.

Заметным партийным событием стал эпизод с зав отделом Нильвой, беспартийным евреем, еще одним исключением из кадровой политики, частично компенсируемой его заместительницей – русской, но тоже беспартийной. Между ним и его партгруппой возник конфликт. Заявление парторга проверял Колесов, было что-то несущественное, но Нильва повел себя неправильно, не по принятым понятиям.

— Надо же ставить на место нахалов и невеж, — сказал он Колесову.

Насчет парторга он был прав, однако вместо кропотливой работы с кадрами – давать задания, наказывать за невыполнение, подводить нерадивых к уходу – Нильва проявил наивность.

В предварительном разговоре члены парткома решили наказать Нильву – типа «указать». Сообщение делал Колесов. И тут вдруг члены парткома возбудились, подняли вопрос на партийную высоту и рекомендовали директору снять Нильву с должности зав отделом. Директор проголосовал вместе со всеми, издал приказ. Но в душе, как говорится, затаил хамство.

Колесов смутился: «Получается, что меня попросту использовали, выставили вперед в качестве дубинки». Нильва, симпатичный человек, грамотный спец, был наказан с явным перебором.

Следующий эпизод связан с Кулешиным. После двух лет спокойной работы возник конфликт.

Недавно Кулешин привел в отдел для выполнения научных работ двух молодых, серьезных мужиков: кандидата технических наук и аспиранта.

Беспорядок в работе всегда был присущ Кулешину – опаздывать или вообще не приходить на назначенные встречи, полностью исчезать на день-два и т. п.

Разбросанность, беспорядочность были сутью его во всем. Указания и задания менялись, новые неожиданные требования выдвигались с напором, доходящим до хамства. Женщины восхищались – талант, чуть ли не гений, некоторые, как говорится, писяли от восторга.

Колесов не возмущался, спокойно делал свое дело, полностью закрывал текущие дела – планы, отчеты.

Однако новые сотрудники сначала удивлялись, потом стали возмущаться. Чаша терпения переполнилась, когда они обнаружили свои статьи в печати за подписью Кулешина. Даже директора печатались в соавторстве с согласия благодарных подчиненных. Кулешин брал не по чину – и нагло, и глупо.

Примкнувший к ним Тюрин уже достаточно претерпел от Кулешина, возмущался хотя и с шуткой, но всерьез.

Колесов тоже когда-то предложил Кулешину соавторство по написанной им статье (работаем вместе). Когда же увидел свою статью напечатанной под фамилией только Кулешина, спросил:

— Это что за дела, Володя?

— Ошибка издательства, — беспечно объяснил тот.

Вызревал заговор. После праздничной демонстрации заговорщики зашли по дороге на квартиру аспиранта и вступили в сговор – против Кулешина. Ходом событий и по должности Колесов становился вожаком (лидером) бунтовщиков. Это ему очень не понравилось – за ним уже из прежнего отдела тянулся хвост (шлейф) склочности, конфликтности. Притязаний на должность начальника отдела у него не было…

В это же время клюнул жареный петух. Как и у любого другого начальника в характеристике Кулешина писалось: «морально устойчив, отношения в семье нормальные». Для утверждения на парткоме. Однако к этому времени он подправил свою характеристику. Оставленная им жена с двумя малыми детьми обратилась в партком с жалобой. Еще одна жалоба поступила от женщины, родившей от него ребенка. Сам же он жил еще с какой-то бабой. Партийная комиссия приступила к проверке его моральной устойчивости.

В конце концов Колесов все-таки решил быть принципиальным (опять?!). Во-первых, был еще крайне нетерпим насчет аморалки – люди типа Кулешина с его бабами и брошенными детьми были в его глазах просто подонками. Во-вторых, паразитирование Кулешина противоречило интересам общего блага и «дальнейшим видам России».

Было еще и третье: Кулешин писал часть диссертации Беднякова – раздел по технике. Колесов знал это, но должен был поступить как настоящий коммунист. О котором так говорится в анекдоте: «Не за то я тебя уважаю, Иваныч, что ты пьянствуешь беспробудно, и не за то уважаю, что ты по бабам шастаешь, и не за то уважаю, что ты на работе ни хрена не делаешь, а за то я тебя уважаю, что ты, Иваныч – настоящий коммунист».

Наступление началось по всем правилам советской демократии – собрание верхушки (актива), затем собрание партийной группы отдела. Большинство осудило Кулешина. Дело подвигалось к парткому, решение которого при таком раскладе (плюс Колесов – зам секретаря по идеологии, аморалка как раз по его ведомству) было предопределено.

Неожиданно Кулешин как бы восстановил свою моральную устойчивость – он женился на сотруднице отдела, формально отсек всех предыдущих баб. По недавним нормам его все-таки можно было репрессировать, по более свободным нормам 70-х годов – можно простить: человек упорядочил свои семейные отношения, стал вполне правоспособным членом общества. Однако за ним еще висели служебные грехи, да и запущенная машина бунта продолжала работать.

В это время новый человек в ЛЭМе зав отделом Евдокимов предложил Колесову перейти к нему на должность главного конструктора системы. Предложение выгодное, он согласился.

На прощание Кулешин смущенно улыбнулся: