Олег Селянкин - О друзьях-товарищах Страница 57

Пушки немедленно были приведены в порядок, смазаны и установлены на кораблях».

Из этого состояния самобичевания меня вывел вопрос Николая:

— А помните, как вы мне тогда в ухо заехали?

Вопрос неожиданный уже и потому, что к матросам, как мне казалось, я всегда относился уважительно, а тут вдруг такое…

Молчу, жду, что дальше будет.

А Николай цветет радостной улыбкой, чуть не с мольбой на меня смотрит: дескать, вспомните, пожалуйста!

Неопределенно повожу плечами. Но разве этим жестом обманешь Николая?

— Да под Петропавловской! Помните, сразу после Дона? Когда мы с вами мину разоружали!

Сразу после Дона… Мину разоружали… Постой, постой… И вдруг моя память будто просыпается, начинает подсказывать…

Ясный солнечный день. Кусты ивняка, застывшие над неподвижной водой воложки. Мы, трое, Клековкин, я и еще кто-то (Николай даже фамилию подсказывает, но все равно не могу вспомнить, как тот выглядит), готовимся вытащить из воды фашистскую мину. Уже и осмотрели ее под водой, и кое-какие приборы ее застопорили, чтобы не сработали, когда мину на берег вытаскивать станем; сейчас дело только за Николаем: он — в водолазном костюме, он должен опуститься под воду и закрепить на мине толстые веревки, которые мы выпросили у рыбаков. Мы прекратили работу только потому, что сейчас Петропавловку нещадно бомбят фашистские самолеты.

Нам, казалось, ничего не угрожало, ну и стояли мы на береговой кромке. Во весь рост стояли. И вдруг один из отбомбившихся самолетов спикировал на нас, стеганул по нам очередью. Промазал. Только одной пулей долбанул в водолазный шлем, который был уже на голове Николая.

Крепко высказались мы в адрес того фашистского летчика и давай раздевать Николая: с пробитым шлемом под воду не пойдешь, решили, что Николай и без водолазного костюма, как простой ныряльщик, все прекрасно сделает.

Закончены последние приготовления, Николай входит в воду. И тут я вижу на его голове бескозырку. Кричу ему: дескать, сними бескозырку: в ней стальная пружина, от которой магнитная мина запросто сработать сможет! Да и зачем бескозырка под водой?

Не слышит меня Коленька, прет в воду! Что оставалось делать? Вот и бросился я к нему, хотел бескозырку сорвать, а нечаянно, оступившись, так в ухо саданул, что он в воду рухнул.

Теперь-то я вспомнил, что потом, вытащив мину на берег и разоружив, мы дружно хохотали и над моим прыжком в воложку, и над тем, как Николай от моего неожиданного удара под воду ушел.

Теперь-то я все это вспомнил. А почему же до вопроса Николая все это пряталось от меня в тайниках моей памяти?

Мне кажется, причина одна: мое воображение больше задело то, что произошло потом, после того, как мы справились с миной. Действительно, подобных мин мне выпало разоружить несколько, разве все упомнишь? И то, что ударил Николая, не зацепилось в моем сознании намертво: во-первых, не хотел я никого ударять, нечаянно все получилось, во-вторых… Может быть, этим нечаянным ударом я спас жизнь Николаю? Ведь к мине-то он подошел без той клятой стальной пружинки, которая в бескозырке пряталась?

Моя память из всей этой истории на передний план выдвинула китель парторга отряда катеров-тральщиков главного старшины Перепелицы. Когда улетели фашистские самолеты, к нам подошли два катера-тральщика, попавшие в Петропавловке под бомбежку. Сами катера легко отделались, а глянул я на Перепелицу, спешившего ко мне, и глазам не поверил: китель на главстаршине — весь продырявлен осколками, а Перепелица еще улыбается во весь рот!

Ну, кому из вас, дорогие читатели, выпадало видеть такое, чтобы вся одежда человека была продырявлена осколками, а сам он целехонек?

И мне до этого видеть такого не доводилось. Вот и запомнилось на всю жизнь, заслонив собой другое, что произошло чуть раньше.

А разгадка продырявленного кителя проста: в одной тельняшке выскочил из кубрика Перепелица по боевой тревоге. Только поэтому лишь его китель и оказался пострадавшим.

После всего этого — после встреч со своими однополчанами — я и понял окончательно, что рассказал далеко не все из того, что мне известно. Значит, опять буду напрягать свою память, опять буду копаться в архивах, опять буду писать преимущественно о подвигах моего народа в годы Великой Отечественной войны. В этом я вижу свой долг перед павшими и живыми. Долг ветерана войны и писателя.