Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 57

Ушел дух. Для меня, как офицера, военная ценность человека является главным мерилом. Значение человеческого духа в нашу войну весьма велико. Больше того, не пушки и пулеметы, а дух — главное наше оружие. Дух — это наше коммунистическое мировоззрение, основанное на правде и справедливости. Он объединяет каждого в единый народ.

Нет правды и справедливости — истончается, слабеет дух. Войну мы выиграем, но себя подорвем.

Сначала отец.

Потом семья.

Потом окружение. Почему лучше было застрелиться, сгинуть в окружении, чем выйти к своим? Ведь я не бросил оружия, не предал, не нарушил присяги. Какую, чью вину я должен искупать? Перед кем? Перед Родиной? Кто эти люди, которые говорят от имени Родины? И кто кому враг, если и спереди и сзади пулеметы? Кругом обман и насилие. Мы настолько лживы и демагогичны, что боимся называть черное черным, а белое — белым. Почему предпочел застрелиться отец?

Народ называет свое мировоззрение правдой и смыслом жизни. Исторически русским людям присуще острое чувство правды и справедливости. Это основные ценности, стержень народной жизни и боевого духа армии, которые крепят мощь государства. Традиционно правдоискательство — неотъемлемая черта народной жизни, которая отлилась в Октябрьскую революцию для претворения в реальность принципов правды и справедливости на всей земле.

Коммунистическое мировоззрение и мироощущение народа — когда мысль человека знает общую задушевную истину, чувство любит ее, а вооруженная рука защищает. Наша общая вера, правда и смысл жизни из умозрения, из мысли обратилась в чувство, в страсть ненависти к враждебной силе, в воинское дело, в нашу философию, владеющую исторической истиной.

Так мне казалось. Но если поиск правды и справедливости снова становится государственным преступлением, изменой Родине — кто заставляет нас изменять самим себе? Чей это интерес?

Солдат служит лишь всему народу, но не части его, и солдат умирает за нетленность всего народа. Меня принуждают умирать за кого-то конкретного, лживого и обманного, как вся наша власть.

Там, где власть — вождь, культовое божество для всеобщего поклонения, там народ — слепое оружие в руках тех, кто им пользуется, и действует с одинаковой сокрушающей силой как себе во благо, так и во вред. (Гитлер. Сталин.)

Я больше не хочу и не могу жить среди несправедливости и насильствия, да и не осталось, для кого…»

Павел вышел наружу, закурил.

Было по-прежнему тихо и немо вокруг. Стыла над головой холодная неподвижная луна. И что-то давило его изнутри. Хотелось воздуха.

Да есть же ты или нет тебя, Справедливость!

Взывая к провидению, Колычев еще не знает, что услышан. Судьба его будет хранить. И для того, наверно, тоже, чтобы ты, читатель, мог взять в руки эту книгу и узнать, кто были штрафники, эти праведные и неправедные невольники войны, как и чем жили они на фронте, какие чувства и настроения поднимали их в атаку на разящие пулеметы.

Он пройдет с батальоном через Белоруссию, Польшу, Германию. Победу встретит в Праге. Побывает в десятках жестоких переделок, когда от батальона будут оставаться считаные десятки бойцов, но всякий раз будет выходить из них целым и невредимым. Только однажды, при штурме Кенигсберга, крохотный осколочек чиркнет его по нижней губе.

В августе сорок четвертого года Военная Коллегия Верховного Суда СССР пересмотрит его дело. С учетом боевых заслуг ему изменят статью и сократят срок наказания с десяти до пяти лет. Он пройдет с батальоном полвойны и пол-Европы, но этого окажется недостаточно, чтобы считать вину полностью искупленной. Когда отзвучат победные залпы, его пригласят в компетентный орган, где скажут: «В каждом городе должен быть дворник или человек, исполняющий его обязанности. Кто честно воевал, кто не запятнан и не имеет вины перед Родиной, тот идет домой. А для тебя на выбор: либо идешь досиживать срок в лагерь, либо — расстрельная команда. Он выберет второе.

В старинном монастыре польского города Калита, превращенном во временную обитель для гитлеровских военных преступников, он будет приводить в исполнение смертные приговоры. Однажды на край могильной траншеи перед ним поставят молодую, совсем юную полячку с грудным младенцем на руках. Рука с автоматом бессильно упадет к ноге. «Не могу!»

Ему дадут понять, что он или стреляет, или становится на ее место. Он закроет глаза и выпустит очередь вслепую. Это будут последние выстрелы, сделанные им на той войне, и последняя смерть, которая наступит от его руки. Смерть, которая будет преследовать его до конца земных дней.

28 июня 1945 года Военный совет Центральной группы войск в Германии примет постановление о снятии судимости со штрафников. Под пунктом 188 будет значиться и фамилия Колычева. Но он об этом не узнает.

Именно в этот день, 28 июня 1945 года, он поступит в госпиталь. Не выдержит, надломится психика. Из госпиталя он выйдет инвалидом. Уйдет домой, не зная о снятии судимости, не восстановленным ни в прежнем звании, ни в наградах.

Узнает, спустя десятилетия…