На крутой дороге - Яков Васильевич Баш Страница 4

— Только без комплиментов, Саша.

А сама верила, что сказал он искренне, и это, конечно, польстило ее женскому самолюбию.

Дома, как всегда, дверь открыла мать. И конечно, сразу шумно засуетилась.

— Да как же это вы разминулись? — щебетала она. — Ну только что… ну минут пять как вышел.

Надежда не спрашивала, кто «вышел». По глазам матери поняла, что Василь. И не уточняла, куда пошел: была уверена — на пристань. Она обняла худенькую мать, нежно, как маленькой, вытерла платком мокрое доброе лицо, заметила, что та еще больше поседела. Совсем старенькая стала. Только глаза все такие же молодые, лучистые. Сквозь слезы они светились особенной красотой. Надежде было приятно, когда о ней говорили: «Характер отца, а глаза матери».

— Ну вот я и опять с тобой, моя Лукинична! — Лукиничной звали ее мать все, в счастливые минуты так любовно называла ее и Надежда. — Теперь уже никуда не уеду от тебя!

И, будто между прочим, спросила:

— Только почему же он так поздно, мама? Ведь пароход уже давно пришел.

— А разве у него один пароход? — ответила Лукинична. — Каждую баржу встречать бегал. День и ночь торчал на пристани. Дядя Марко уже подшучивал над ним: не по-солдатски это, говорит. Да чего же ты стоишь! Раздевайся, проходи, он скоро вернется. Обязательно. Чтобы в такой день да не быть? Что ты!

И пошутила:

— На аэроплане прилетит!

Но Надежда продолжала стоять. Она машинально крутила уже давно расстегнутую пуговицу дешевенького плаща. Даже Сашка забыла поблагодарить за помощь, когда он, поставив чемодан, сразу пошел, торопясь на работу. Она уже поняла, что Василя нет — его неожиданно вызвали в часть.

И кто знает, как долго она расстегивала бы ту пуговицу, если бы из соседней комнаты не послышалось:

— Бабуся! Бабуся! А где мои ботиночки?

Юрасик, узнав голос мамы, вскочил с кроватки и озабоченно засуетился: он никак не хотел показаться ей без новых ботиночек, купленных отцом накануне.

— Бабуся!..

Надежда бросилась к нему. Лукинична смотрела, как дочка возится с визжавшим от радости мальчиком — она то нежно-нежно обнимала его, то поднимала на руки, то снова целовала ручки, ножки, носик, спинку, — и в глазах ее стояли счастливые слезы.

II

Надежда проснулась. Теплая ручонка спящего Юрасика так приятно согревала шею, что ей не хотелось подниматься. Играя с ним, она и не заметила, как усталость одолела ее. Кругом были разбросаны игрушки, видно, Юрасик еще долго возился возле сонной мамы, пока не утих и сам, уткнувшись носиком в ее ухо. Надежда слушала легкий свист, ощущала на щеке сладкую, горячую влажность открытого ротика и лежала не шевелясь.

Комната была залита солнцем. За дверью на цыпочках ходила мать. Слышно было, как она осторожно переставляла посуду и тихонько ворчала на котенка, который от запаха лакомств беспрерывно мяукал. Из кухни доносился шум примуса.

Квартира у них небольшая, всего две маленькие смежные комнатки. Но то, что они обе выходили окнами на Днепр, на солнечную сторону, делало их уютными и веселыми, Надежда любила свою квартиру. И больше всего эту комнату. Сейчас она выглядела особенно привлекательно и празднично. И хотя в ней не было ничего примечательного: обычный стол посредине, несколько простых стульев, потрепанная кушетка, на которой лежала Надежда, столик с зеркалом, шкаф для одежды, выцветший от старости, и сосновая этажерка с книгами, — но все было расставлено со вкусом, любовно и во всем чувствовались порядок и чистота. «Мама!» — радостно подумала Надежда.

Есть квартиры, заставленные дорогой мебелью, но лишенные уюта и теплоты. Есть и женщины, на которых дорогие шелковые платья выглядят безвкусно и неуклюже. Лукинична же всегда в своем простом и уже поношенном платье, однако вовремя выстиранное, заштопанное, голова аккуратно причесана, — поэтому и кажется моложе своих лет.

«И когда это она успевает?» Надежда долго любовалась вышивкой рушников, обрамлявших фотографии на стенах, и тонким узором бумажных занавесок на окнах. И все это сделано руками мамы! И чего только не переделали эти работящие руки! Сколько помнит себя Надежда — они всегда в работе. То работают на стройке, то стирают у соседей, то шьют, прядут… И Надежда почувствовала такую нежность, такую благодарность к этим натруженным материнским рукам, что захотелось вскочить и расцеловать их. И вскочила бы, если б к ней еще плотнее не прижался Юрасик.

С радостью заметила Надежда и несколько обновок в комнате: на столике сверкал серебристыми планками репродуктор, на этажерке возвышалась стопка еще не разобранных томиков Шевченко и Горького. Это уже Василь! Он давно мечтал приобрести полные собрания сочинений своих любимых писателей. И вдруг взгляд ее остановился на фотографии, стоявшей там же, на этажерке, Надежда вскочила так стремительно, что чуть не уронила ребенка. Это был снимок Василя. Снимок новый. Она его еще не видела. Василь стоял около своего самолета и задорно смеялся. Летный комбинезон с откинутым воротником, петлички с двумя кубиками, фуражка с большим козырьком придавали его лицу особую привлекательность.

«Лейтенант!» Она знала, что Василя повысили в звании, но еще не видела его лейтенантом.

От волнения туманились глаза. Надежда то с трепетом прижимала к груди фотографию, то целовала ее.

На кухне жарко пылала плита, шумел примус, а вспотевшая Лукинична накачивала еще и второй, взятый у соседки; что-то клокотало, шипело, жарилось, варилось, и ноздри приятно щекотал запах лаврового листа.

— Ой, мама! Ты словно к свадьбе готовишься!

— А как же! Такой день, доченька! Для меня он особенно дорог.

Глаза Лукиничны замигали и наполнились влажным блеском. Разве знает кто, как ждала она этого дня! Сколько усилий стоило ей дать дочери высшее образование! Никто не знает. Бывало, плакала по утрам: ныло натруженное тело, встать не могла от боли. Но вставала: внука — в ясли, сама — на работу. И никогда не жаловалась. Сколько, бывало, корили ее и Федоришиха и Степанида за то, что она так надрывается, советовали не к книжкам, а к лопате приучать Надежду, но Лукинична знала: ей-то они советуют, а сами своих дочерей в столичный институт пристроили. И видела не столько сочувствие в тех советах, сколько зависть.

— Но почему ты плачешь, мама? Хватит. Кончились твои заботы. Теперь мой черед о тебе беспокоиться. А ты будешь только командовать: «Надийка — денег! Надийка — платье! Да не простое, а маркизетовое!

Пытаясь развеселить мать, Надежда шутила, изображая ее в роли командира, и радовалась, думая, что так оно теперь и будет.

— Потому и плачу, доня. От радости плачу, — вытирая посуду, говорила мать. — Отца вспомнила…