Последняя патриотическая - Артур Валерьевич Чёрный Страница 34

– Это не то, что ты лепишь из гвоздей и активной брони! – попрекал Шайтан талант Беспредела.

Другой фугас от всех троих оставил бы пар. Эту кастрюлю первым увидел Ива. Торчит из мусорной кучи на перекрестке – кто ее тут забыл?… Ива пинает ее ногой раз, два, три – стоит на месте. Потянул за ручку – кастрюля медленно поползла. Взялся покрепче двумя руками – выползла вся, полная гаек с болтами. Ива тянет еще. Из дна торчат провода, уходят куда-то в кучу. Ива тянет за провода…

Увидели оба сапера. Уже без Ивы дорылись до дна – пластид с детонатором плюс двадцать гаубичных снарядов.

– Ты что, говна обожрался?! – не могут после поверить саперы.

– Да я вижу: кастрюля. Думаю: может, суп варить пригодится. А дальше тяну, гляжу: провода. Я думаю: зачем кастрюле нужны провода?… – стоит перед нами Ива, простой, как бумага, бессмертный, как бог.

Всё решено: вечером в сумерках мы садимся у переезда, сидим ночь в окопах и ближе к утру накрываем секрет ВОГами и стрелковым. Пока идет бой, и здесь всё внимание, вторая группа разведки переходит подальше отсюда линию фронта и садится в засаду на дороге уже у укропов. Ждет машину или колонну. Бьет их, берет языка.

Всё четко. Да вот сорвалось. Мы всё разведали против шахты, а здесь торопились. Вечером вернулся из наблюдения разведчик Семен: пролежал день с биноклем напротив врага и высмотрел прямо над местом засады замаскированный украинский дот – это конец разведгруппе.

Мы никуда не пошли.

А этой же ночью, ближе к утру, укропы минометами накрыли наше место у переезда. Об этом отзвонился нам Марк. И этой же ночью фашисты снова бросали в город снаряды. Это мы уже наблюдали сами из окон казармы. Ее видно, нашу казарму, с той стороны фронта, как мы видим из нее этот фронт. И все с двух сторон знают, кто здесь стоит. А они бьют и бьют в безоружных!

Не удержался Ольхон. Днем приехал на шахту сам командир с двумя бойцами, поставил на башне ПТУР, долго караулил штабную машину укропов, да не дождавшись, саданул в проходящую по трассе броню. И промазал. В ответ на шахту повалились мины.

На следующий день стоим утром на шахте, курим с двумя рабочими. У одного в руках кусок рубероида, у другого – инструмент и доска. Разговорились – собрались на крышу заделывать дырки от мин. Пожали нам на прощание руку.

Залезли наверх, их засекли укропские наблюдатели. Тут же – бац! – мина на крышу. Одним взрывом насмерть обоих. Спустили вниз два скрюченных трупа, положили на кусок брезента, вы – прямили во весь рост. Один молодой, другой старый – отец семейства. Подошли люди с шахты, кто с ними работал. Приехал боец Ольхона. Молча стоят, глядят мужики, кто-то звонит родным.

Тоже стояла, молча смотрела женщина с вахты. Потом повернулась к тому, что от Ольхона.

– Это же вы! – подходит она в упор. И таким шепотом, что слышно округе: – Вы убили!

А этот глядит на нее, дергает скулами, да словно потерял свой язык. А что тут ответишь? Баба не человек, ей рот ничем не заткнешь.

Вечером в пансионате сидим с Ордой за столом. Лопаем щи с тушенкой, грызем свежий лук. Старый только приехал из штаба.

– Спятил Ольхон в своей ненависти! – макает хлеб в солонку Орда. – Мы здесь за месяц с шахты патрона не выстрелили. Чтобы в город ничего не вернулось. Колонну пехотой брать собирались. А он сначала с ПТУРом перехлестнул, а сегодня вон что решил: откопал где-то четыре укроповских трупа (гниют еще с лета), вышел на связь с врагом и предложил их забрать. Укропы вроде как согласились, должны приехать. А он взялся при передаче их всех перебить. Во падальщик…

Чем кончилась эта история, мне неизвестно. Но либо никто не стрелял, либо передача не состоялась. Потому что про расстрел украинских военных на нашей линии я бы услышал.

«Ще не вмерла Украини…»

Уже кончается долгая украинская осень. Сняли ветра и дожди последние драные с деревьев обноски, и покатились по павшим травам голубые волнистые инеи…

И всё покатилось в пропасть на этой земле. Всё изуродовал, изломал этот год. А ведь жил ты вчера, не гадая на завтра. А вот бойся Бога: смерть у порога.

Сегодня пятница, и в городе хоронили убитых. Двоих, что на шахте, одного из ближних домов. Хоронили раздельно и тихо, каждый своим двором. От нас туда никто не пошел. Самим тошно, еще и смотреть на горе других.

Мы стоим постом, где сзади – наша передовая, а здесь – перекресток между двумя фронтами, между двумя мирами – русским и украинским. Мы оседлали дорогу разведкой в четыре ствола и тормозим движение местного населения. Идут и едут в две стороны, и каждый что-нибудь да расскажет. Вокруг ходят в поле завесы тумана, жидкого, как разведенное молоко. Капает с автоматов вода, чавкает на обочине под ботинками грязь, и противно потряхивает от холода, когда встаешь отдохнуть.

Всюду туман. Из него выезжают машины, выходят прохожие. Люди охотно идут на контакт, говорят до подробностей, что знают и видят. Особенно бодро докладывают те, кто постарше – за сорок, за пятьдесят.

– Вот прямо по этой дороге ехать – у них там блокпост в центре поселка. Здесь километр-полтора.

– БТР там у них, БРДМ. На посту пять человек, остальные недалеко в домике. Десятка три где-то есть…

– Там же банда неуправляемая!.. Это отребье, что и военными не назовешь. Всякий сброд с Волыни. Они и воевать-то не хотят, и уйти не могут. У них за спиной заградотряд правосеков стоит.

– Еще с утра упиваются: я в семь утра через блок еду – уже в синеву… Стало мне интересно пообщаться с бойцами. Взял два литра, пришел к ним на пост. Приняли как родного. Только и проверили документы. Сидим с ними, хлещем брыкаловку. И все разговоры у них, как бы побыстрее отсюда смотаться. Спрашиваю еще: «А за Украину что, воевать не будете?» Ответ один на толпу: «Не будем. На хрен она нам нужна, Украина!»

– Куда командиры смотрят? Да такая же пьянь, как они! Их всех в лицо в винной лавке знают.

– А про то, что в плен сдаваться хотели, – это я слышал от них самих.

– Когда вы их вышвырнете оттуда?!

Один промолвил, будто пророк:

– Победа ваша. Их