Такси за линию фронта - Станислав Кочетков Страница 32

— А ты, Волька, ведь прекрасно знаешь, что Эмир и на разведку, и на МГБ работает. Зачем это тебе?

— О как! Ладно, давай поэтапно. Если я в казачестве, а Эмир мой атаман, то разве мне важно, на кого работает лично атаман? Я в любом случае выполняю поручения атамана, а чьи они — разведки, МГБ или казачьего войска — уже не важно. Просто атаман поручил своему казаку, казак сделал.

— Вот так вот просто, поручил — сделал, и никакой на тебе персональной ответственности, и никаких мыслей «зачем и почему»? Это как кузнец делает нож, и ему неважно, колбасу этим ножом резать будут или соседа? Или его самого? Или его детей?

— Нет, Димка, совсем не так. И ответственности хватает. Может, потому у меня казачество и Эмир, что я на все согласен, лишь бы подобного четырнадцатому больше никогда и нигде не повторилось.

— Вот и я о том же. Чтоб подобное не повторилось. Чтоб прихожанам и задуматься о чем-то таком неповадно было. Никогда. Что, так — нельзя? Что, о будущем только одним, гэбистским боком думать можно?

И так каждый вопрос, любая реплика переходили во встречное обвинение. Что же в этот момент в твоей голове творилось, о чем ты тогда думал?

* * *

Вот что ты смотришь на меня таким взглядом, Волька? Ты думаешь, я забыл, как ты тогда, еще до войны, на каждой пафосной туристской тусне мне все репортажи ломал? Вот-вот, только выведешь интервьюируемого на острый вопрос, только поймаешь на противоречии, вот дашь ему самому осознать, насколько несводимые вещи он вещает… Вот-вот, сейчас он сделает свой выбор — и в любом случае будет статья-бомба, интервью-фурор! Тут же ты влезешь и все сгладишь, все объяснишь, препод хренов! И опять вместо острого, перченого материала тишь-гладь, божья благодать, манная кашка на курином бульоне! Жизнь бьет ключом, читатель конфликта требует, а ты опять все утихомирил!

Нет, я не злопамятный, брат, только память у меня хорошая. Вот от осознания собственной неполноценности я, может, и в духовную семинарию пошел. Чему мне там в ней учиться после философского и журналистского? А вот благодарен Богу и людям его за то, что смирению меня научили. Что научили не ждать конфликта, не ловить хайп, а молча терпеть, в себе копить и в слово переливать, сублимировать. Вот тогда я и стал настоящим журналистом, «акулой пера».

А ведь не будь тебя, Волька, я так бы к Богу и не обратился! Так что, мне теперь тебя проклинать или благословлять? Не знаю, но когда ты вот так вот стоишь и смотришь и, кажется, до печенок насквозь видишь, я готов тебя прибить! Стукнуть чем-нибудь потяжелее бэтра. Чтоб потом, как водится, провозгласить святым и объектом поклонения. Но ведь, брат, потом! Нельзя же быть настолько все видящим и все понимающим здесь и сейчас, а не потом…

А ты помнишь, кто нас второй раз познакомил? Да-да, тот самый цыганковатый пулеметчик — Пятый, Олежка. Ты когда-то вместе с ним Каплея тяжким трехсотым в госпиталь тянул. Столько всего всякого разного хорошего про тебя понарассказывал, что я аж загорелся: неужто в ополчах есть свой святой? Наш, донецкий, настоящий? Прилетаю на встречу, а там — тьфу! — ты! Я тогда так расстроился, как будто не было сказано про «несть пророка в своем отечестве» и «долгая память хуже, чем сифилис», хотя первое сказал Христос, а второе — современный Иуда.

А потом, когда Пятого после ранения понесло, помнишь, как много гадкого ты ему лично в глаза сказал? Не сам-на-сам, а при мне, при других людях? Ты же его ни на столечко не жалел, а он тебя превозносил. Как он тебя превозносил!

Или ты думаешь, если телефон, как тогда, выключишь, я музыку не услышу? Песням в уме не подпою? Да вот хоть все аккумуляторы из всех телефонов мира, хрен ты угадал! Я в уме, я в памяти! Я-то помню, а ты разве помнишь, какие песни Олежка пел, как играет и поет до сих пор? Откуда он их берет, кто такое сочиняет? Вот из такой ерунды, как закрытая дверь, вдруг вылазит:

…досконально изложи на бумажной четвертушке

С чем в ладу, с чем немножко не в ладу, с чем допек утробный вой.

В позапрошлом столетии писал Александр Сергеич Пушкин

Про такую какую-то игру, про Руслана с головой!

Какую «какую-то»? Шикарную? Звездатую? Прекрасную? Забавную? О, правильно — забавную!

А тому, кто родился с головой, нет ни праздников, ни будней,

Щиплет Гамлет ромашку: быть — не быть, тоже вроде бы учен.

Со своими, не с чьими ж там-нибудь, головами бьются люди,

Бьются насмерть, а если и на жизнь — на какую, дело в чем!

Ахрененные забавы, да? С головой своей биться — забавно?! А что при таких забавах в душе? Или тоже, как в той песне, что Пятый пел: «В душу залез — там темный лес, в лесу дупло, в дупле тепло»? Спросить тебя, Волька, что у тебя в душе, забавно ли тебе со своей головой биться? Или мы все-таки настолько разные, что для меня — как в песне:

А в краю дураков дураков не осталось,

Все приехали к нам погулять-отдохнуть.

А у нас, как всегда, темнота и отсталость,

А у нас все путем, только где он, тот путь…

А ты как будто не в той же самой стране живешь, не в дээнэрии? Ну, Волька, спросить тебя?

Ведь ты же не ответишь, ты еще обидишься и надуешься, как ячмень на заморозки, а мне с тобой потом еще отношения восстанавливать! Ты все же, признаюсь честно, брат! Пусть не родной, не названый, даже не по крови, хотя скорее именно по ней! Сколько крови вместе пролили — и нашей, и вражьей, а? Сколько у нас крови выпили, и даже не комары, хотя и комары тоже! Ты помнишь, я тогда в администрации ремзавода журналистом числился, а на самом деле с ремлетучкой в Мариуполе стоял, прямо-таки между «Азовсталью» и городом, в болоте? Под ногами хляби небесные, над головой камыши ахрененные, мы посередке технику делаем, а нас комары едят смертным поедом, помнишь?

Ты ведь меня тогда спас, Волька. Я только из чувства противоречия тебе с Олежкой Пятым связался, и не пожалел! Мы тогда смеялись-фыркали и гуманитарщиков за людей не считали. А ведь поди ж ты, сам занялся волонтеркой — и совсем по-другому