Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой Страница 3

читать чужие письма, для того чтобы установить адресата. Это немного её беспокоило, но она понимала, что по-другому не получится. Когда сортировка была завершена, Надежда убрала запечатанные конверты в ящик, где у нее лежала корреспонденция для отправки – чаще всего этот ящик пустовал, но сегодня в нём едва хватило места. В наше время письма пишут нечасто. Зачем? Есть мобильная связь – хочешь – звони, хочешь – отправляй СМС, электронную почту или голосовые сообщения…

В Русском Доле мобильная связь пока действовала с перебоями – сказывалась близость к линии фронта. Там, на фронте, с этим было еще хуже, потому-то солдаты и писали письма, по старинке. Эти письма иногда попадали на почту Надежды Витальевны – но никогда в таком количестве, как сегодня. Сверившись с часами (было пятнадцать минут одиннадцатого, почтовая машина запаздывала, но это было, скорее, правило, чем исключение), Надежда подошла к столу, на котором было разложено одиннадцать расклеившихся конвертов и одиннадцать писем.

Надежда смотрела на эти листы бумаги, сложенные где вдвое, где вчетверо, и думала, что за каждым этим листком – чья-то судьба. И не просто судьба, ведь письма-то с фронта, от солдат! К ополченцам, а теперь еще и к союзным войскам отношение в Русском Доле всегда было особенным. Во-первых, у большинства из тех, кто остался, на фронте был кто-то из близких: муж, сын, брат, отец… во-вторых, Союзная армия защищала их поселок, их землю, их Донецкий край от нацистской нечисти. О повадках украинских фашистов в Русском Доле хорошо знали – от беженцев, то и дело приходивших в посёлок с украинской стороны. Нелюди, изверги, не даром у этих «воякiв» на их телах пестрели свастики, нацистские крюки, черепа и прочая, казалось бы, давным-давно забытая муть…

«Нет в России земли такой, где не памятен был свой герой». Слова этой песни очень точны, и это было еще одной причиной, по которой донецкий край не принял новую украинскую власть. Как говорил батюшка из их крошечной церквушки (он не жил в посёлке, а приезжал из Старобешева по воскресеньям и праздникам), не может быть общения у Бога с дьяволом, а у русского человека – с тем, у кого батька – Бандера[9], а мать, судя по всему, само пекло. Потому что не может женщина родить таких извергов, как нацбатовцы «Азова» или «Айдара»…

Надежда почувствовала, как в уголках глаз защипало. Восемь лет войны – за эти восемь лет у каждого дончанина накопился немалый список преступлений, совершенных оккупировавшими Киев нацистами против их родных, близких, знакомых… Стараясь не расплакаться, Надежда Витальевна взяла одно из писем, листок, сложенный вдвое, и положила перед собой.

Когда-то, еще в мирной жизни, она читала книгу о почерковедении. Книга досталась ей случайно – доставили на почту по ошибке, да так и не забрали. Прочитав, Надежда отдала книгу завклубом Екатерине, своей подруге, а та определила ее в сельскую библиотеку.

У Надежды Витальевны была прекрасная память – это отмечали все учителя, все преподаватели техникума, который она когда-то закончила, да и вообще – все знакомые. Почерк, которым было написано письмо, говорил о том, что писал его человек очень молодой, не старше двадцати пяти лет, но хорошо знающий, чего хочет, волевой и решительный. Вверху листа была написана дата написания, затем шел текст. Лист, на котором было написано письмо, был вырван из блокнота для этюдов, но строки шли ровно, словно отправитель писал их на разлинованном листе:

«Здравствуй, Сашка! Вчера я отправил весточку твоей маме, но у нас сейчас передышка, так что решил написать и тебе, отдельно. Мама говорила, что читает тебе все мои письма, а ещё она рассказывала, что ты недавно спросил: а почему папка мне не пишет? Вижу, ты стал уже совсем взрослым, такие не детские вопросы задаёшь. Отвечаю – раньше я тебе не писал потому, что ты не умел читать то, что я пишу. Меня это радует, сынок! Учись, и я буду отправлять тебе письма хоть каждый день, если, конечно, будет время писать.

Знаешь, иногда времени бывает очень мало. Враги, с которыми я воюю, понимают, что обречены, и иногда как с цепи срываются – обстреливают передок гаубицами, ракетами, постоянно атакуют. Знаю, что мама тебе уже рассказала, что такое гаубицы, что такое ракеты…

Лучше бы ты этого никогда не знал. Правда, я раньше любил рисовать военную технику, она правда красивая. Но теперь я рисую другое – дома, пейзажи, животных… я рисую мир. Мир, в котором никогда не было всего того, что я вижу каждый день. Не потому, что я боюсь войну – я ее презираю. Война – это неправильно! И всё-таки, вернись я в прошлое, я всё равно пошёл бы в ополчение. Потому что мы воюем не для того, чтобы что-то отнять, не для того, чтобы убить кого-то. Мы воюем, чтобы защитить вас. Чтобы к вам не прилетали ракеты, снаряды, чтобы по улицам не ходили головорезы»…

Надежда оторвалась от чтения, взглянув в окно на дорогу. Дорога была пустынна. Время близилось к полдню, на ясном, почти безоблачном небе солнце почти доползло до зенита. Пейзаж за окном был мирным – за небольшой березовой рощицей простиралось зелёное поле, вдали темнела лесополоса…

Казалось, нет никакой войны. В таком мире ее просто не может быть. Но где-то там, откуда каждый вечер доносится гулкая канонада, воюет парень, почти мальчишка, у которого есть маленький сын. И этот сын учится читать, чтобы самому прочесть то, что пишет его отец…

«Знаешь, Сашка, больше всего мне бы хотелось увидеть тебя. Голос твой я уже слышал, спасибо брату Муслиму с его телефоном, а вот лицо твоё видел только на фотографиях, которые посылает мне мама. Я хотел нарисовать твой портрет, но всё время что-то мешает – то укроп в атаку ползёт, то слёзы глаза застят. А уж взять тебя на руки – это вообще предел мечтаний, ей-богу. На крыльях бы к тебе полетел, но нельзя. Не сердись на меня за это – пока весь укроп не выкосим, нельзя нам домой, чтобы эти твари за нами следом не увязались… какое-то слишком взрослое у меня получается письмо, ну да ты же у меня растёшь настоящим мужчиной. Смотри, маме помогай, не обижай её – кроме тебя и дедушки с бабушкой, у неё никакой поддержки нет. А настоящий мужчина обязан защищать женщин. Ты и сам, наверно, это понимаешь – мама рассказывала, как