Почетные арийки - Дамьен Роже Страница 3

только предал доверие маркизы, но и провалил миссию, возложенную на меня тетей, поэтому определенно заслуживал того, чтобы сгореть в аду. Мне казалось, что молчание — лучший способ искупить вину, и я молился Небесам, чтобы забвение поскорее стерло совершенное мною злодеяние. В конце лета, вернувшись в родительский дом, я решил спрятать эту фотографию в металлический ящик, в котором хранилась моя самая большая ценность — оловянные солдатики. Такое отсутствие воображения вскоре было наказано. В один прекрасный день моя мама, недовольная тем, что я развел беспорядок, нашла фотографию и спросила меня, откуда она взялась. Я стал объяснять, что ее дал мне друг, который случайно нашел ее на улице. Поверила ли мне мать? По крайней мере, она не стала продолжать допрос.

Прошло уже порядка шестидесяти лет с того момента, который я в детстве называл «кражей на улице Константин». Однако при мысли об этой фотографии меня охватывают все те же эмоции, что и тогда. Я помню ее до мельчайших деталей. Сколько раз я проводил пальцами по ее зубчатому краю? Закрыв глаза, я отчетливо вижу двух женщин, изображенных в полный рост: шляпки с кантом, лавальеры[1], белые перчатки. Позже я понял, что они одеты в охотничьи костюмы. Обе стоят с высоко поднятой головой и гордо смотрят вперед. На их лицах играют едва различимые улыбки. На заднем плане виднеется здание с башней — вероятно, охотничий домик или какой-нибудь загородный замок. Помню я и надпись на обороте, сделанную мелким, убористым почерком. Фиолетовые чернила складывались в слова:

Октябрь 1933

Дорогой Марии-Луизе,

В память о чудесном дне.

Анни

Долгое время я гадал, кем же были эти две женщины. Возможно, одна из них — старая маркиза, но я не был в этом уверен. Анни и Мария-Луиза… Две подруги или, возможно, члены одной семьи, которых, как я всегда себе представлял, разлучила какая-то случившаяся в их жизни трагедия.

В восемнадцать лет, окончив школу, я поступил на исторический факультет Сорбонны. Я жил в Латинском квартале, где снимал небольшую комнату, выходящую на шумный двор. Май 1968-го с его политическим кризисом и массовыми беспорядками остался позади, и среди молодежи царил дух свободы и беззаботности. Мои дядя и тетя уже не жили на улице Константин. Марсель умер от рака несколькими годами раньше, а тетя Симона уехала в Мелен, где нашла работу в небольшом доме рядом с вокзалом. Вскоре ее тоже настигла болезнь. Тетя скончалась, не дожив до шестидесяти лет, так и не увидев север Франции, о котором так много говорил Марсель. Стоит ли сожалеть о том, что они не смогли туда съездить? Иногда мечты бывают прекраснее самых красивых пейзажей. Во время учебы в Париже я лишь изредка бывал в районе, где когда-то проводил летние каникулы. Однажды друг пригласил меня на воскресный обед к своим родителям, которые жили на бульваре Тур-Мобур, в десяти минутах ходьбы от улицы Константин. Проходя мимо моста Александра III, я увидел вдалеке элегантный каменный фасад песочного цвета, согретый мягким осенним солнцем. Меня охватило странное чувство. Я разрывался между впечатлением, что это прошлое, преображенное памятью, возникло прямо из моего воображения, и уверенностью, что рано или поздно мне придется разобраться в своих воспоминаниях. Жизнь со всеми ее обстоятельствами — уважительными и не очень — долгое время не позволяла мне этим заняться, и в конечном счете я смирился с мыслью, что эти парижские эпизоды в монотонной истории моего детства не имели большого значения, как и украденная мной фотография.

В конце концов я обосновался на Западном побережье США, однако десять лет назад мне пришлось на некоторое время вернуться во Францию, чтобы организовать похороны матери. Возвращение в квартиру моего детства, в которой она жила одна после папиной смерти, стало для меня серьезным испытанием. Долгие годы там ничего не менялось. Я начал с того, что выгреб из шкафов все содержимое и стал его разбирать. На первый взгляд, там не хранилось ничего ценного. Это была квартира самой обычной женщины: пыльные безделушки из тех, что часто встречаются на гаражных распродажах, вязаные салфетки, кружевные занавески. Шкафы были забиты постельным бельем, на котором мама заботливо вышила наши инициалы. Им можно было бы застелить дюжину кроватей — интересно, откуда у нее такая любовь к простыням и наволочкам? На вешалках в ряд висел десяток узорчатых платьев, безупречных, но старомодных — прямиком из семидесятых, — которые напоминали о ее таланте портнихи. Рядом с этими выходными нарядами, идеальное состояние которых красноречиво свидетельствовало о том, насколько «активную» социальную жизнь вела мама, висели практичные платья-фартуки без рукавов, которые она предпочитала носить в повседневной жизни.

В глубине того же шкафа в спальне я обнаружил старый чемодан, в котором лежали аккуратно сложенные бумаги и личные документы. Родители никогда не рассказывали о своей молодости. Я не знал своих дедушку и бабушку по отцовской линии, которые остались в Польше, в то время как мой отец переехал во Францию в конце 1930-х годов. Во время войны отцу удалось спрятаться. Не знаю, как он смог избежать многочисленных ловушек, подстерегавших евреев. Моя мать и ее сестра Симона родились в рабочем квартале Менильмонтан. Бабушка и дедушка по материнской линии были еврейскими эмигрантами из Одессы и умерли, когда мама и тетя Симона были еще детьми. Родных, которые взяли бы их к себе, не нашлось, поэтому девочек поместили в приют Фонда Ротшильда на улице Ламбларди в двенадцатом округе Парижа. Когда началась война, они жили в одной комнате в общежитии для молодых работниц. Все это я выяснил много лет спустя, сопоставив скудные сведения, полученные от мамы и тети. Я так и не решился расспросить их напрямую. По словам тети Симоны, мои родители познакомились через несколько дней после Освобождения. Тысячи парижан вышли на улицы, чтобы отпраздновать победу. Прогуливаясь с сестрой и подругой, мама встретилась взглядом с моим отцом. Они сразу понравились друг другу.

Продолжая разбирать вещи — обломки разбитой жизни и затонувшего прошлого, — я обнаружил в одной из шляпных картонок маленький металлический ящичек, в котором хранились сокровища моего детства. Вместо моих оловянных солдатиков там лежали разноцветные стеклянные шарики. Но фотография, украденная у старой дамы с улицы Константин, никуда не делась. Значит, мой секрет пережил тетю с дядей, а затем и мать. Сев на кровать с фотографией в руках, я с любопытством рассматривал черно-белое изображение. Когда я перечитал короткую надпись на обратной стороне фотографии, в памяти всплыла тайна, окружавшая это старое воспоминание. Сам не знаю