Пётр Андреев - Повесть о моем друге Страница 13

Рабочие завода им. Менжинского, — особо отметил Сергей, — на своем митинге по отчету делегата съезда, Героя Советского Союза, воспитанника комсомола летчика Каманина приняли резолюцию:

«Мы призываем молодежь Советского Союза на самолет. Надо добиться, чтобы в кратчайший срок в стране было 150 000 летчиков. Это будет достойным ответом нашей молодежи на великую хартию народов, нашу Конституцию».

Я помню, с каким вниманием мы следили за судьбой отважных папанинцев — успеют ли снять их с искореженной льдины, спасут ли, вернут ли их на родную землю. И вот сообщение, которого ждала вся страна, сообщение, которым разбудил меня счастливый Серега.

— Слушай, Петь! — крикнул он с порога. — Слушай! Победа! Наши сняли папанинцев!

И с выражением, как актер-декламатор, он начал читать сообщение о том, что ледоколы «Мурман» и «Таймыр», штурмуя тяжелые многолетние паковые льды, вплотную подошли к району дрейфующей станции Папанина и сняли героическую четверку с льдины. Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров находятся уже на борту «Мурмана» и «Таймыра», на твердой и надежной почве плавучей территории СССР. Не знающая примера в истории научная дрейфующая станция «Северный полюс», за которой следил весь мир, закончила свою работу.

21 мая 1937 года большевики завоевали полюс. Могучие крылья советских машин появились над заветной точкой, к которой столько веков устремлялась человеческая мысль. Район полюса превратился в аэродром, принявший самолеты Героев Советского Союза. Северный полюс стал на время обжитым советским селением. Весь мир, затаив дыхание, с восторгом следил за великим подвигом сынов социалистической Родины, ошеломляющим своей дерзновенной смелостью и своей спокойной, уверенной, рассчитанной силой.

Поразительная эта штука — жизнь. Мог ли Сергей или я представить себе тогда, в далекие наши комсомольские годы, что по прошествии немногих совсем лет мы не просто повстречаем Ивана Дмитриевича Папанина, но и подружимся с ним?!

Как всегда, «первооткрывателем» легендарного героя оказался Сергей.

— Знаешь, — восхищенно рассказывал он мне уже после Победы, — я с ним случайно в Наркомате обороны встретился: небольшого роста, кругленький, с лучистыми глазами, искристым юмором, он меня сразу «братком» назвал — так обращается, будь человек моложе его или старше. Я, представь, сразу с ним себя спокойно почувствовал, без всякого «начальственного трепета», поэтому и разговор получился интересный.

Сергей впоследствии представил меня Ивану Дмитриевичу Папанину. История этого человека — живая легенда. Моряк, он сразу же примкнул к революции, был активным участником гражданской войны; а когда ему не исполнилось еще и тридцати, стал председателем Крымской губЧК.

После того как были вышвырнуты белогвардейцы и интервенты, после того как отгрохотали залпы девятилетней, кровавой войны — сначала империалистической, а после — гражданской, квалифицированных кадров в стране практически не было. Десятки тысяч рабфаковцев, будущих «красных профессоров», сели за парты — победившей революции были нужны ученые.

Бытовал тогда термин — «бросить». «Его бросили» на сельское хозяйство, «ее бросили» на обувную промышленность — и все сразу было ясно, никаких комментариев не требовалось. Так вот Ивана Дмитриевича «бросили» на науку. Он стал сподвижником и ближайшим помощником выдающегося советского ученого, академика Отто Юльевича Шмидта. Он не «комиссарил» — был в те годы и такой термин, когда большевика направляли контролировать работу буржуазного специалиста; О. Ю. Шмидт был ученым-коммунистом, беззаветно преданным революции. Иван Дмитриевич днем трудился, ночью пополнял багаж знаний; стал впоследствии ученым, одним из выдающихся полярников — его имя по справедливости произносят вместе с именами Георгия Седова, Роберта Пири, Фритьофа Нансена, Руальда Амундсена.

Он был начальником «первопроходческого» Главного управления Северного морского пути. В годы Великой Отечественной войны контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза, Папанин был назначен уполномоченным Государственного Комитета Обороны на север страны. Именно он, вместе со своими помощниками, обеспечивал прием и отправку на фронт всего того, что поступало в Мурманск и Архангельск по ленд-лизу от наших англо-американских союзников по антигитлеровской коалиции.

По сей день Иван Дмитриевич Папанин, доктор географических наук, руководит целой отраслью в системе Академии наук Советского Союза, готовит экспедиции ученых — по морям и океанам, на Северный и Южный полюсы.

Скромный, обаятельный, добрый, но в то же время требовательный, Папанин за большие заслуги перед Советским государством награжден восемью орденами Ленина. К этому следует прибавить орден Октябрьской Революции, два ордена Красного Знамени, орден Нахимова 1-й степени, орден Трудового Красного Знамени, орден Красной Звезды и множество медалей.

Встречая его после войны, мы с Сергеем только диву давались, с какой воистину юношеской энергией Иван Дмитриевич на голом месте, практически из ничего, создавал по поручению партии советский научно-исследовательский флот. В белоснежных красавцах «Витязе», «Академике Курчатове», во многих других научных кораблях навсегда останется сердце, ум и вдохновенный труд Папанина.

Научно-исследовательские корабли строились и на советских заводах, и за рубежом нашей Родины. Иван Дмитриевич дневал и ночевал на верфях, у него всегда находилось острое словцо для рабочих, веселая шутка, ободряющее напутствие. Он был своим человеком и в кабинете начальника верфи, и на причале, где собиралось «тело» будущего покорителя морских просторов. Поэтому-то корабли, оснащенные новейшим оборудованием, сходили со стапелей раньше срока и самого высокого качества…

…Сейчас у меня дома, на книжном шкафу как постоянная память о дорогом моему сердцу человеке стоят чучела двух пингвинов — подарок Ивана Дмитриевича.

Человек, подаривший их мне, начинал покорение Северного полюса в палатке, с огромным риском для жизни, связанный с Родиной за все время дрейфа лишь сердцем да морзянками радиста Эрнста Кренкеля. Ныне ученики и воспитанники Ивана Дмитриевича чувствуют себя и на Северном и на Южном полюсах почти как дома: обеспечены постоянной радиосвязью, принимают гостей — летчиков полярной авиации, моряков, плавающих на огромной «Оби» — город на воде, а не корабль!

Такой рывок науки и техники за сорок лет?! Разве сорок лет — срок для истории? Для человека — это жизнь, для истории — быстролетное мгновение.

…А война, развязанная фашистами, уже полыхала в Европе. Фашистские стервятники из легиона «Кондор», отправленные Герингом на помощь фалангистам генерала Франко, бомбили города и мирные деревушки Испании. В пепел была превращена Герника, ставшая символом вандализма и кровавой жестокости гитлеровцев. Это была предтеча тех планомерных зверств, с которыми коричневые палачи расстреливали Ленинград, Ковентри, Хатынь, Лидице, Новгород, Клин…

…Пройдет много лет, и я встречусь в Париже с Пабло Пикассо, написавшим гневную картину «Герника». Испанец по крови, Пабло Пикассо сказал:

— Я не вернусь на родину до тех пор, пока там правят фашисты. Я никогда не прощу им Герники.

Вспоминая сейчас то далекое прошлое, я то и дело думаю о трагедии Чили, где к власти пришла кровавая хунта фашиста Пиночета. Вспоминаю я и Пабло Неруду, сражавшегося против фашистов в Испании и Чили, вспоминаю нашу с ним встречу в Париже. После победы правительства Народного единства, когда президентом Чили народ избрал Сальвадора Альенде, великий поэт нашего времени, коммунист и антифашист Неруда стал послом страны Народного единства во Франции.

Когда я спросил Пабло, отчего он ушел на дипломатическое поприще, Неруда ответил:

— Так нужно моему народу, так, увы, нужно и мне.

И он показал на свои больные ноги.

— Организм, видно, здорово подызносился, физически я чувствую себя неважно, говоря откровенно. Здесь есть те врачи, которые, надеюсь, помогут мне подремонтироваться. От работы отходить не могу — вот и совмещаю труд с лечением. Давайте встретимся у меня дома, — предложил Неруда. — Вы приедете не к послу, а просто к человеку, который очень любит вашу родину.

Через несколько дней я приехал к Неруде. Жена поэта провела меня в кабинет. Пабло полулежал на диване.

— Извините, что не смог выйти к вам, — вздохнул он, — мне сегодня что-то особенно нездоровится.

Неруда расспрашивал меня о Москве, где он часто бывал, о наших писателях: Симонове, Полевом, Рождественском, Ахмадулиной, с которыми он встречался. Я в свою очередь спросил о новой его деятельности — дипломатической.

— Здесь, в Париже, именно сейчас, — задумчиво ответил он, — я больше всего могу помочь моему другу, президенту Альенде. Ведь Чили блокируют империалисты везде, где только можно. Им нужно вызвать внутренний разлад в стране, помочь реакции, всей правой сволочи, которая в свое время аплодировала Гитлеру, Муссолини, Франко. Вот и приходится мне бороться здесь с теми, кто наложил арест на прибывшую в европейские порты чилийскую медь, а ведь это почти единственный наш источник получения валюты.