Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис Страница 29

три недели спустя и с раскаянием в голосе сказал: «Я не мог взять вас с собой, дети мои, потому что это — паломничество, которое вы когда-нибудь, когда придет время, совершите сами. Когда оно наступит, вы узнаете по Его свету. Вы будете одновременно и солнечными часами, и тенью». Кроме этой загадочной реплики он никогда больше не распространялся о тех трех неделях, и брат с сестрой вообразили, что он наверняка подвергся неоднократному публичному осмеянию со стороны безбожников, потому что после этого отец главным образом держал при себе свои убеждения, делясь ими лишь с детьми, как чем-то переходящим из рук в руки, ностальгическим и сентиментальным, чем-то, что в состоянии оценить только связанные кровными узами. Тем не менее, фургон сохранил свой броский вид, и отец тем самым доверил нелегкое дело обращения в веру глазам водителей, пассажиров и пешеходов, которые либо не придавали автомобилю никакого значения, либо бросали на него испепеляющие взгляды. Но когда шла неделя за неделей, а отец не появлялся за рулем машины, соседям стало любопытно. Незадолго до этого, чтобы быть ближе к отцу и к Нему, Табби начала ездить на фургоне на работу. Однажды сырым вечером, когда она переносила купленные продукты из автомобиля на кухню, их сосед Барни, ветеран Вьетнама с протезом ноги, помахал, как обычно, с крыльца, а затем заковылял к ней.

— Возможно, я уже не тот, что раньше, но я всё еще в состоянии помочь очаровательной девушке.

— Нет, — сказала она, бегая глазами между сутулой фигурой Барни и зияющей пастью входной двери. — Спасибо, не надо.

— Давненько не видал вашего старика. Как он там, держится? — спросил он, с нескрываемым восхищением и любопытством оглядывая «Астро». — Сдается, уже лет сто не видал его широкой улыбки. Я помню, без дураков, когда вы только сюда переехали, годков двадцать тому назад, твои родители казались, я бы сказал, колоритными.

Ей не понравилось упоминание обоих родителей, потому что она в основном пересмотрела свои воспоминания, в которых лишь Ларс и отец остались преданными. Всё началось с момента, когда у матери стала ослабевать вера. Она начала фривольничать в отношении догм, чем сильно расстраивала отца. Поначалу он пытался не принимать близко к сердцу недобрые предчувствия ради Ларса и Табби, как он потом им признался, чтобы они воспитывались в нормальной семейной обстановке. Но когда она поставила под сомнения Святую Троицу, он понял, что, делая вид, что тебе всё равно, ситуацию не исправить. Семейный уклад уже разрушился. Лет в тринадцать-четырнадцать Ларс и Табби прижимались ухом к стене спальни и прислушивались к ссорам, в которые незаметно перерастали богословские споры.

— Нельзя сравнивать Троицу с какой-то рождественской гирляндой, и не думай, что я не слышал, как ты говорила о газовом, жидком и твердом состояниях. Это — вещество, не троица! Считаешь, что занимаешься просвещением наших детей, а на самом деле это ересь, модализм.

— Я пытаюсь разобраться, это лишено всякого смысла.

— Ты словно не читала «Афанасьевский символ веры».

— Ты считаешь, будто я верю в то, что мне приспичит, будто я разношу Его в пух и прах, а сам?

— А что я?

— Ты… ты почти вынудил меня смотреть, как умирает моя дочь…

— Что, Иисус отправлял больных в больницы, отправлял…

— Ты — не Иисус, мы — не Иисус. Тебе бы было наплевать, если бы она умерла!

Бум, словно что-то ударилось о стену.

— Возможно, и к лучшему, — сказал он.

— Что?

— Если бы она умерла, если бы мы все умерли, то попали бы в место гораздо лучшее, чем здесь, но у Него есть на нас планы, хотя я и не уверен насчет тебя.

— Теперь угрожаешь мне геенной огненной?

— Дело не во мне, или тебе, или любом из нас… действуют высшие силы. Я боюсь, что ты попала под влияние. Если…

— Что угодно…

— Не перебивай… если ты найдешь дорогу назад, я тебя приму. А сейчас ты должна уйти и надеяться, что Он тебя не бросит. Я буду молиться за тебя.

— Уууу… уууу…

Она не нашлась, что ответить, и разрыдалась, а потом ушла. В изгнание. Несмотря на виноватые попытки навести мосты, Ларс и Табби так и не получили от нее весточки. Отец объяснил, как она постепенно, крупица за крупицей, утратила веру, и вступила во внебрачные половые отношения с уважаемым прихожанином теперь уже бывшей церкви. Вот тогда-то их дом и превратился в дом Господа, диван стал молельной скамьей, телевизор — одновременно и алтарем, и проповедником. Эта новая церковь раскрыла Ларсу и Табби глаза на то, насколько гибки на самом деле убеждения отца. Он менялся и приспосабливался так же, как и мать. Ларс и Табби убеждали себя, что он не ханжа, что зрит в корень истин и догм и тем самым лавирует в лабиринте вероучений и откровений, подобно Тесею, следуя за нитью своего критического ума, а весь клубок, на самом деле, — это божественное вдохновение. Они даже не исключали того, что отец, возможно, имеет прямую связь с Богом, пусть даже весьма расплывчатую, когда щипок туго натянутой струны отзывается озарением в коре его головного мозга. Подобные мысли позволили Ларсу с легкостью сохранить преданность отцу, а вот Табби не давал покоя мучительный вопрос, который она не могла задать: «А если бы лихорадка меня убила?»

В последнее время ей снились кошмары, в которых с ней — на стуле в гостевой спальне вместо отца — происходили метаморфозы. Ларс всегда защищал отца, стоило лишь Табби заикнуться о своих сомнениях, рассказами о том, что произошло до того, как ее свалила лихорадка: Малыш Ларс гулял в лесу неподалеку от шоссе — где он, случалось, пускал с пригорка небольшие булыжники в сторону движения машин — когда внезапно услышал визг, за которым последовал скрежет металла. Он подбежал к шоссейному отбойнику и увидел «универсал», въехавший в зад «пикапу». У него было чувство, что Бог хотел, чтобы он узрел это, стал невольным наблюдателем, свидетелем вселенских деяний. Водитель грузовика не шевелился, склонившись вперед и нажав головой клаксон, непрекращающееся гудение которого напоминало агонию раненого гуся. С пассажирского сиденья «универсала» выкарабкалась окровавленная женщина, скользя ладонями по стеклу и металлу. Повторяя «Томми, Томми», она дотянулась до задней двери, но не смогла ее открыть. За вереницей вынужденных застрять здесь машин затормозил и остановился «седан», из него вышел мужчина, держа у уха телефон.

— Мисс, с вами все в порядке?

— Томми, Томми.

Вызвав «скорую», мужчина, которого Ларс принял за низшего ангела, наделенного состраданием, поднял женщину и усадил