Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны Страница 55

После беспокойной ночи, полной проектов и планов, Марта наконец заснула. Подобно морским волнам, поднимаются складки ее белоснежных простынь и, захлестнув ее, превращаются в океан, сверкающий и бесконечный, каким он был в тот день, когда Алькора, древний канарский бог, извлек из его лазурной глубины семь счастливых островов. Вскипевшая вода скатывается с только что сотворенной тверди. Слепое сердце бешено бьется среди пенного морского тумана. И пляшут в первозданном хаосе духи Канарии.

Голос Алькора наполняет золотом пропасти, создает имена, рассеивает туман. В сияющей величавой пустыне возникают пальмовые рощи, утесы, вулканы… Марту нарекают Мартой в жарком винограднике круглого островка Тамаран.

Вокруг нее, точно полуденная горячая дымка, зарождаются легенды о горах и титанах.

Так перед глазами Марты вырастает черная гора Бандама, и ее древняя история проникает в душу девочки. Бандама — это титан, который в дни хаоса установил на острове огромный котел, где в адском пламени порознь кипели элементы, из которых в будущем возникнут демоны. Но улыбка Алькора смиряет кипение и безумие. От его заклятия бурлящий, огненный котел превратился в приют звонкоголосых птиц. „Так будет и с твоим сердцем“, — сказал Алькора Марте в эту ночь, полную сновидений.

Тени облаков пробегают по старому потухшему вулкану, и голос бога Алькора катится по ущельям, рождая в ответ неясное эхо и тоску. Марта видит себя у подножья Кальдеры, около своего дома, которого еще не существует, — она одна в аромате виноградников и смоковниц.

Неужели и вправду может стать кипящим котлом и приютом птиц сердце маленькой девочки, затерянной на острове посреди океана?»

Окончив этот отрывок, Марта с волнением перечитала его несколько раз. Но постепенно она успокоилась. При всей любви к своим произведениям, она была достаточно начитана, чтобы видеть, как много еще недостатков в ее легендах, какие они еще незрелые. Однако родные, прочитав их, поймут, что она всего лишь девочка, юная и одинокая.

Марта спрятала тетради и тут впервые ощутила холод — ведь, кроме ночной рубашки, на ней ничего не было. Сквозь разбитое стекло врывался ветер и теребил край брезента, накрывавшего старинную поломанную колыбель. Хлопанье брезента вызывало у нее озноб. Лампочка, висящая на одном шнуре, раскачивалась; в углах шевелились странные тени.

Почему-то Марта подошла к окну. Протерев рукой запылившееся стекло, прижалась к нему лицом. Она знала, что отсюда в просвете между двумя холмами виден кусочек далекого моря. Если погасить свет, то можно разглядеть, как оно блестит под звездами. Но девочка не гасила света: ночь, тишина и то, что она пришла в эту комнату в такой необычный час, вдруг испугали ее.

В стекле отражалась она сама, ее детское лицо с выступающими скулами и слегка продолговатыми глазами, подобными двум косым струям зеленой воды. В этом лице было что-то робкое и боязливое, и это еще больше испугало ее. Ей показалось, будто мебель позади таинственно поскрипывает. Она вспомнила, что стоит босиком, а ведь тут могут быть тараканы, почувствовала за спиной чье-то дыхание и человеческий взгляд, впившийся ей в затылок, — и замерла, окаменев от ужаса, глядя в темное окно. Руки у нее похолодели, сердце сжалось.

Дверь чердака открылась за ее спиной, быть может, от порыва ветра; девочка оцепенела и зажмурилась, тщетно ожидая, что новый порыв захлопнет дверь. Вдруг все это показалось ей настолько глупым, что она сделала над собой усилие и резко повернулась.

Сердце ее снова замерло, потому что на пороге и вправду стояла длинная человеческая фигура с зажженной свечой в руках. От ужаса Марта не сразу узнала свою невестку Пино, а потом облегченно перевела дух, колени стали как ватные, и ей захотелось смеяться.

Пино — это действительность. Что-то прочное, что рассеивало ночные страхи и прогоняло тараканов. Что-то очень знакомое и чуть смешное, — эти густые, по-негритянски вьющиеся волосы, распахнутое кимоно, развевающееся сзади, облепившая тело ночная сорочка. Свеча, без сомнения, только что снятая с туалетного столика, дрожала в ее неверной руке. Глаза Пино, как всегда, когда она бывала неспокойна, косили сильнее. Марте показалось очень странным, что невестка молчит. Настолько странным, что девочка заговорила первой:

— Что случилось, Пино?

Пино тяжело дышала, словно собиралась заговорить и не могла. Марта подошла ближе, но Пино, оттолкнув ее, бросилась к тому окну, где только что стояла девочка. Рука ее так дрожала, что свеча мешала ей. Она потушила пламя о стену и швырнула свечу на пол. Марта очень удивилась, потому что знала, как бережно относится Пино ко всем, даже самым незначительным вещам из своей спальни.

Конечно, Пино не увидела снаружи ничего примечательного, хотя открыла окно и высунулась в темный проем; ночной ветер растрепал ее волосы.

Марта, остолбенев, смотрела на нее. Ощущение реальности и обыденности, возникшее с приходом Пино, исчезло, словно девочка увидела невестку впервые. Марта протерла глаза.

Пино рывком захлопнула окно. Одно стекло было треснуто, оно зазвенело, казалось, вот-вот вылетит. Пино обернулась к Марте, все еще не произнося ни слова, вглядываясь в нее своими косящими глазами. Вдруг она ударила себя ладонью по лбу и принялась ходить взад и вперед по небольшому пространству, свободному от мебели. Марта подошла к ней, и снова она оттолкнула девочку так, что та задела за ящик с книгами и неловко шлепнулась на него.

Пино шагала по чердаку, натыкаясь на мебель. Она бормотала какие-то слова, все слышнее и слышнее, перемежая их ругательствами. Марта была уже знакома со словарем своей невестки, к которому та прибегала всякий раз, как ссорилась с прислугой. Впервые она услышала Пино, только что распростившись с монастырской слащавостью, и язык, на котором изъяснялась невестка, даже понравился ей. Позднее все жесты Пино и все ее выражений стали казаться девочке вульгарными. Но сейчас она испугалась. Она смотрела на Пино, приоткрыв рот, ей ни разу еще не приходилось видеть людей в таком состоянии. Ее мать называли сумасшедшей, но у той никогда не было такого припадка.

Пино заговорила сквозь истерический смех:

— …Здорово придумали! Пино спит себе, как дура. А братик с сестричкой уже обо всем сговорились. Откуда ей догадаться? Но я сплю чутко… Слышу, шаги на чердачной — лестнице… Хосе нет в постели. И это уже не первый раз. Говорит, у него бессонница… Бессонница! Бессонница у всей семейки! Сволочи! Где он?

Последний вопрос был обращен непосредственно к Марте. Пино схватила ее за плечи.

Теперь Марта все поняла. По-видимому, Хосе пришла в голову та же мысль, что и ей, и он поднялся с постели. Если бы Пино не была так возбуждена, Марта рассмеялась бы. Она подумала, насколько изменилась Пино с тех пор, как они познакомились прошлой весной, вскоре после свадьбы. В последнее время все раздражало ее. Марта ответила очень спокойно:

— Я не знаю, где Хосе. Почему ты думаешь, что я должна знать? Мне не надо было подниматься на чердак… Пойдем.

Звук ее голоса не успокоил Пино.

— Ах, не знаешь? А окно? Что ты там разглядывала? Нет, ты знаешь, конечно, знаешь!.. Старуха тебе все рассказывает.

— Какая еще старуха? Я не понимаю тебя.

Пино смерила ее взглядом.

— Ах, да… Ты у нас ангелочек… Думаешь, я маленькая?.. Ты знаешь все и сейчас же, слышишь, сию же минуту все мне расскажешь!

— Не кричи!

— Нет, буду кричать. Почему мне не кричать? Что, я не у себя дома?

Марта пожала плечами.

— Ну, как угодно… Я пошла спать.

Марта действительно повернулась спиной к Пино и направилась к лестнице. Невестка растерялась. Она отчаянно закричала, требуя, чтобы девочка вернулась. Марта остановилась, напуганная. По правде говоря, совесть у нее была не совсем чиста. Она чувствовала себя виноватой, что ее застали ночью на чердаке. Слово «вдохновение», которое ей так нравилось, сейчас для Пино прозвучало бы насмешкой.

Пино задыхалась. Она внезапно прислонилась к стене, точно боялась упасть, и закрыла лицо руками, тяжело дыша, дрожа всем телом, готовая разрыдаться.

Марта сразу остыла, почувствовав себя маленькой и беспомощной. Озабоченно прислушивалась она, не идет ли кто-нибудь снизу, хотя знала, что это маловероятно.

— Пино, — сказала она, — тебе плохо, ты больна.

Вдруг Пино снова бросилась к окну и попыталась открыть его, но неудачно. Она твердила, что задыхается. Рвала на себе рубашку, словно та мешала ей дышать. Наконец она разрыдалась, силы оставили ее. Марте показалось, что Пино вот-вот упадет. Она схватила ее за плечи и усадила на ящик, где недавно сидела сама. Разговаривая с ней, она думала, что всегда ей приходится заниматься людьми, которые ее ничуть не интересуют. В интернате ей вечно поручали успокаивать девчонок-истеричек. Она вспомнила свои методы.