Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон Страница 36

– С тех пор как живу в этом доме, – отвечал Сомерсет, – я и сам, если только не за пивом, редко выходил из дому, кроме как по вечерам. Впрочем, – добавил он, – должны же у человека быть какие-то развлечения.

После этого они условились, в каком часу въедет жилец; джентльмен ушел, а Сомерсет принялся подсчитывать, сколько же названная сумма будет составлять в английской валюте. Полученный результат поразил и опечалил его, но менять что-либо было уже поздно, оставалось только смириться и терпеть, и он стал ожидать появления жильца, по-прежнему стараясь путем различных арифметических ухищрений добиться более выгодного курса фунта к доллару. Однако с приближением сумерек нетерпение вновь выгнало его на парадный балкон. Наступил вечер, теплый и душный, фонари зажглись вдоль ограды сада, окружив его темный силуэт, а между его высокими деревьями, закрывавшими от взора дальний конец площади, кое-где загорелись окна, наполнившись мягким светом и приводя на ум белые салфетки, изысканные вина и искреннее гостеприимство. На небе уже начали высыпать звезды, с каждой минутой все больше и больше, когда взгляд молодого человека упал на кортеж из трех извозчичьих пролеток, неспешно огибавших садовое ограждение и направлявшихся к Ненужному Особняку. Они были нагружены устрашающим множеством сундуков и ящиков, двигались, выстроившись по-военному в колонну, одна за другой, а сама медлительность их приближения недвусмысленно говорила о серьезности недуга, которым страдал его будущий жилец.

К тому времени как он распахнул дверь, кебы остановились у края тротуара, а из первых двух вышли давешний джентльмен с военной выправкой и двое дюжих носильщиков. Они тотчас захватили дом; собственными руками, наотрез отказавшись от помощи Сомерсета, перенесли они из карет всевозможные корзины, сундуки и коробки, собственными руками спустили с верхнего этажа и переместили в гостиную с видом во двор кровать, в которой предстояло спать нанимателю, и только когда вызванная переездом суета улеглась, с подножки третьей пролетки сошел джентльмен высокого роста, широкоплечий, опиравшийся на плечо женщины во вдовьем платье, закутанный в длинный плащ и разноцветный шарф.

Сомерсет увидел его только мельком, он слишком быстро скрылся в задней гостиной; его спутники удалились, в доме снова воцарилась тишина, и, если бы около половины одиннадцатого к нему не явилась сиделка и не спросила с сильным ирландским акцентом, нет ли по соседству приличной закусочной, Сомерсет мог бы счесть, что он по-прежнему один во всем доме.

Дни шли за днями, и все же молодой человек ни разу не повстречался с новым жильцом и не перемолвился с ним ни словом. Двери квартиры-гостиной никогда не открывались, и хотя Сомерсет слышал, как он ходит туда-сюда, высокорослый жилец никогда не покидал своего убежища. А вот гости к нему действительно являлись: иногда в сумерках, иногда в неурочные ночные или утренние часы; навещали его по большей части мужчины; иные одетые плебейски, иные вполне достойно, иные шумные и громогласные, иные раболепствующие и подобострастные, но все, по мнению Сомерсета, неприятные. Они приносили с собою некую атмосферу страха и таинственности; все они, по его мнению, слишком много говорили и держались неловко; даже джентльмен с военной выправкой при ближайшем рассмотрении оказался нисколько не джентльменом, а что касается доктора, посещавшего больного, то, судя по его манерам, он никогда не учился в университете. Ирландку тоже едва ли можно было назвать приятной соседкой. Как только она появилась в доме, виски в личной бутылке молодого человека стало убывать значительно быстрее; и хотя она никогда не сообщала ничего о себе или своем подопечном, по временам вела себя с отталкивающей фамильярностью. Когда Сомерсет спрашивал ее о здоровье вверенного ее заботам страдальца, она скорбно трясла головой и объявляла, что бедный джентльмен очень плох.

Однако каким-то образом Сомерсет уже давно стал подозревать, что мучают его не телесные недуги. Зловещего вида посетители, собиравшиеся у него в доме, странные звуки, доносившиеся из гостиной глубокой ночью, небрежность и склонность к спиртному, обнаруживаемая сиделкой, отсутствие корреспонденции, полное затворничество самого мистера Джонса, облик которого он до сих пор не смог бы под присягой описать в суде, – все это оставляло весьма гнетущее впечатление. Его не покидало тревожное чувство, что в доме тайно и незаконно вершится зло, и печальные подозрения его переросли в уверенность, когда по прошествии немалого времени он случайно увидел своего жильца. Произошло это при следующих обстоятельствах. Около четырех часов утра молодого домохозяина разбудил шум в холле. Вскочив на ноги и отворив дверь библиотеки, он увидел высокого человека со свечой в руке, который серьезно обсуждал что-то с джентльменом, снявшим комнаты. Лица обоих были ярко освещены, и в облике своего жильца Сомерсет не мог заметить никаких признаков болезни, но напротив, он просто излучал здоровье, энергию и решительность. На глазах у Сомерсета гость удалился, а недужный страдалец, тщательно затворив парадную дверь, бросился вверх по лестнице, не обнаруживая и следа расслабленности.

Ворочаясь этой ночью в постели, Сомерсет снова начал испытывать горячечный приступ детективной лихорадки, а когда на следующее утро вернулся к живописи, то водил кистью по холсту рассеянно, думая о другом. Этому дню суждено было принести немало сюрпризов; и не успел Сомерсет сесть за мольберт, как судьба уготовила ему первый из них. К двери подъехал кеб, нагруженный чемоданами и саквояжами, и миссис Лаксмор собственной персоной поднялась по ступенькам и принялась стучать дверным кольцом. Сомерсет поспешил на ее зов.

– Дорогой мой, – произнесла она необычайно весело, – а вот и я, с луны свалилась. Как я рада, что вы сдержали обещание, и не сомневаюсь, что вы будете столь же довольны, когда я возвращу вам свободу.

Сомерсет не находил слов, чтобы возразить или поприветствовать ее, а неугомонная пожилая леди тем временем проворно проскочила мимо него и застыла на пороге столовой. Зрелище, которое предстало ее взору, было словно задумано потрясать воображение. Каминную полку уставляли сковородки и пустые бутылки, на огне жарились отбивные, а весь пол был завален книгами, одеждой, тросточками и принадлежностями живописца; однако все остальные чудеса, поджидавшие посетителя в этом месте, далеко превосходил уголок, предназначавшийся для упражнений в жанре натюрморта. Он представлял собой некое подобие альпийской горки, на которой в особенности выделялся кочан капусты, ради колористического контраста, по правилам искусства композиции, прислоненный к медному чайнику, причем оба они контрастировали с панцирем вареного омара.

– Боже