Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз Страница 32

— Придумала! — сказала она. — А не спросить ли мне Мышь с Эластичным Хвостом?

— Да, давай! — воскликнула Лора. Уже месяцы прошли с тех пор, как у оракула последний раз спрашивали совета, но ее вера в него осталась незыблемой.

Эмили посовещалась сама с собой, издав серию коротких попискиваний.

— Она говорит, что они — пилоты, — провозгласила она.

— Эх, — сказал Эдвард с чувством, и все отправились на боковую.

VII

1

Эдвард часто размышлял, вышагивая взад и вперед по палубе с сосредоточенно сдвинутыми бровями, что вот такая жизнь как раз по нему. Какой он везучий парень, что счастливый случай забросил его сюда и ему не пришлось убегать из дома, чтобы попасть на море, как поступает большинство других людей! Невзирая на постановление Белой Мыши (которой он втайне уже давно перестал верить), он нисколько не сомневался, что это пиратский корабль; а еще не сомневался, что вскоре, когда Йонсен будет убит в какой-нибудь яростной схватке, матросы единодушно выберут его своим капитаном. Девчонки только мешают. Корабль — не место для них.

Когда он станет капитаном, он всех их высадит на берег.

А ведь было время, ему самому хотелось быть девочкой. “В молодости, — доверительно сообщил он как-то Гарри, смотревшему на него с обожанием, — я, бывало, думал, что девочки больше и сильнее мальчиков. Ну, не дурак ли я был?” — “Да”, — сказал Гарри.

Гарри не сознался в этом Эдварду, но он сам сейчас хотел бы стать девочкой. Причина тут была другая: он был младше

Эдварда и все еще не вышел из влюбчивого возраста, и поскольку он находил общество девочек почти волшебно сладостным, то по наивности воображал, что наслаждение это еще усилится, если он сам станет одной из них. Раз он был мальчик, его никогда не допускали в их круг, когда они принимались секретничать. Эмили, конечно, была старовата, чтобы в его глазах считаться женщиной, но Рейчел и Лоре он был предан, не отдавая предпочтения одной перед другой. Эдвард станет капитаном, а он — помощником, и когда ему воображалось это будущее, оно состояло по преимуществу в спасении Рейчел — или Лоры, n’importe[7] — от все новых и все более замысловатых опасностей.

К этому времени все они на шхуне были у себя дома, как раньше на Ямайке. И действительно, у самых младших никаких связных воспоминаний не осталось от Ферндейла — лишь несколько как бы выхваченных ярким светом картин довольно незначительных происшествий. Эмили, конечно, помнила много разного и могла сложить воспоминания воедино. Смерть Табби, например: пока жива, она этого не забудет. Она помнила и то, как буря сровняла Ферндейл с землей. А ее Землетрясение — ведь она пережила землетрясение и помнила каждую его подробность. Было ли разрушение Ферндейла следствием землетрясения? Очень на то похоже. Еще тогда был довольно сильный ветер. Ей помнилось, что они все купались, когда началось землетрясение, а потом куда-то скакали на пони. Но они были в доме, когда тот рухнул, она была в этом практически уверена. Одно с другим не очень хорошо вязалось. Потом еще: когда случилось, что она нашла ту негритянскую деревню? С поразительной ясностью ей вспоминалась излучина ручья, и как она нащупывала корни бамбука в бурлящей воде родника, и как оглянулась и увидела черных ребятишек, вприпрыжку убегающих вверх по прогалине. Должно быть, все это произошло годы и годы тому назад. Но яснее всего помнилась та страшная ночь, когда Табби с угрожающим видом выступал взад и вперед по комнате, глаза его горели ярким пламенем, шкура дыбилась, голос выводил трагическую мелодию, а потом эти ужасные черные призраки влетели через окно над дверью и яростно кинулись догонять его в кустарнике. Ужас этой сцены с тех пор даже вырос, потому что два или три раза она возвращалась к Эмили во сне и потому что во сне в этой сцене (хотя она была, кажется, той же самой) с каждым разом появлялись какие-то новые пугающие отличия. Однажды ночью (и эта ночь была хуже всех) она бросилась его спасать, как вдруг ее милый верный Табби подступил к ней с тем же ужасным выражением на лице, какое было у капитана в тот раз, когда она прокусила ему палец, и кинулся за ней в погоню по аллеям, аллеям, аллеям, аллеям капустных пальм, а в конце аллей был Эксетер-Хаус, но никак не становился ближе, сколько она ни бежала. Она знала, конечно, что это не настоящий Табби, а какой-то дьявольский двойник. И Маргарет сидела под апельсиновым деревом и глумилась над ней, черная, как негр.

Одной из неприятностей жизни на море были тараканы. Тараканы были крылатые. Они кишели в трюме, и вонь от них стояла жуткая. Приходилось с ними мириться. От мытья в море большого проку не было; обычная вещь — утром просыпаешься, а эти звери гложут нежную кожу у тебя под ногтями или грызут твердую кожу у тебя на подошвах, да так, что потом и ходить тяжело. Стоит чему-нибудь хоть чуть-чуть засалиться или загрязниться, они тут как тут. Петли для пуговиц были для них источником особого наслаждения. Предположим, вы решили постираться, но пресная вода — вещь слишком ценная, а от соленой нет никакого толка. Оттого, что они все время хватались за канаты, пропитанные дегтем, и за промасленное железо, руки у всех были позорно грязные, как у маленьких обитателей трущоб. Согласно матросской поговорке, в месячный рацион моряка входят “два галлона дерьма”, но дети на шхуне зачастую поглощали куда больше.

Не то чтобы шхуна была грязным кораблем — разве что носовой кубрик этим отличался, — но все остальное благодаря северному воспитанию капитана и помощника выглядело довольно чистым. Но даже самый чистый на вид корабль редко оказывается чистым, если провести по чистому месту рукой. Их одежду Хосе время от времени стирал вместе со своей собственной рубашкой, и в тамошнем климате к утру все снова было сухим.

Ямайка постепенно растворилась в прошлом. Англия, куда они предположительно направлялись и чей причудливый образ когда-то понемногу выстроился у них в воображении благодаря постоянным упоминаниям в разговорах родителей, снова отступила в область туманного мифа. Они жили настоящим и приспособились к нему, и после того, как они провели здесь много недель, впору было подумать, что они и родились на подвесной койке и крещены в нактоузе. Казалось, у них совсем отсутствовал естественный страх высоты, и