Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак Страница 29

Но Джихан порвала узы гарема — ушла из дома своего супруга, — ее не занимала собственная ослепительная красота, куда больше ее заботили проблемы духа — те мечты, которые она дала слово осуществить ради самой себя, ради своего отечества, мечты, вновь представшие перед ней в это светлое утро с ясностью божественного откровения. Мысль ее легко парила в заоблачных высотах духа, — поистине солнце еще никогда так не пробуждало ее к жизни, как сегодня! Да будет благословен день, пробудивший ум и душу восточной женщины, заря, наполнившая своим светом ее сердце, сердце всей возрождающейся нации! Не является ли это вестником победы ее сестер, рвущихся к свободе и свету, и братьев, защищающих сейчас веру и отечество?

Джихан склонила голову пред восходящим солнцем, благодаря Аллаха и шепча:

— Что бы ни принес этот день, все от тебя, господь наш, милостивый и милосердный!

Однако в бунтарском уме Джихан зрели уже другие мысли. Она вновь обратила лицо к небесам и воскликнула:

— О ты, щедрый и всемогущий, сеющий в нас семена вечной надежды, не прокляни нас, если мы взрастим их с помощью знания! О ты, творец любви и свободы, не отвергай нас, если мы снесем стены нашей тюрьмы! Ты, утверждающий милосердие и справедливость, не покарай нас своим гневом, когда мы восстанем против невежества и гнета мужчин!

Она покачала головой, словно предупреждая возражения.

— Никогда! — продолжала Джихан. Голос ее задрожал в гневе, и теперь это походило скорее на богохульство, чем на молитву. — Никогда более с этого дня мы не стерпим гнет мужчины, будь он муж, брат, отец или венценосный правитель!

Джихан повернулась и пошла к письменному столу. Взяв записную книжку, проглядела список намеченных дел. Предстоящий день был полностью расписан: работа в госпитале занимала, как всегда, утренние часы; после полудня — выступление в одной из женских школ Стамбула, а вечером — продажа цветов на благотворительном базаре в муниципальном парке. Еще ей нужно было закончить статью на тему «Священная война» для «Танин»{61} — газеты прогрессивного направления. И, наконец, ежедневная работа над переводом книги Ницше «Так говорил Заратустра»{62}, на которую подчас не хватало времени.

Можно было только удивляться столь интенсивной деятельности — ведь обычно она совершенно чужда турецкой женщине; еще большего восхищения заслуживала вера Джихан в собственные силы, также несвойственная ее соотечественницам, — хотя она и не преступала границ, определенных природой женщине. Сколь часто случается обратное, когда красавица, знающая цену своей привлекательности, не обладает даже малой толикой решительности. Джихан была правдива и искренна во всем, что говорила и делала, но вместе с тем была опытна в вопросах этикета и политики. Она вполне могла бы возглавить общество американских феминисток, требующих равноправия, или быть на месте какой-нибудь знатной английской леди или хозяйки парижского салона.

Но Джихан выпало на долю родиться турчанкой, и она вынуждена была жить в окружении старых жестоких нравов и традиций. Это наследие предков сталкивалось с ее смелыми устремлениями, ломало логику понятий, продиктованных европейским образованием. Молодую женщину терзали противоречивые мысли, идеи, они требовали отдать предпочтение чему-то одному, сделать выбор. Она страдала оттого, что ее душа служит как бы перепутьем для этой лавины противоречий, но ни турецкой женщине, ни даже мужчине, рожденному на Востоке, до сих пор не дано было примирить непримиримое!..

Такова была Джихан — натура своеобразная, умная, открытая, с противоречивыми желаниями. Вместе с тем, хоть она и не отличалась притворным благочестием или религиозным рвением, вера предков глубоко укоренилась в ее сердце. К своим целям Джихан стремилась с упорством, но не без осмотрительности, то делая уступку, то смело наступая. В ней соединились воедино вера, но не фанатическая, обожествление любви и свободы и западное образование. Умом она была трезвый политик, сердцем — пылкий поэт, душою — жрица новой веры.

Успеху честолюбивых помыслов Джихан немало способствовало то, что генерал фон Валленштейн составил ей протекцию при дворе султана, поддержав горячность ее восточной натуры чисто западной практичностью…

«Какая приятная сегодня погода», — с улыбкой думала Джихан, надевая утреннее платье. Но стоило ей подойти к письменному столу, как она помрачнела: из томика Ницше выглядывал краешек письма, которое она вложила внутрь, письма, угрожавшего свести на нет все ее успехи, и прошлые, и настоящие, если только прислушаться к содержанию его, поддаться и подчиниться его суровому тону. Уже три дня этот листок грозным напоминанием торчал в книжке, и каждый раз, перечитывая его, молодая женщина чувствовала, как в ней нарастает волна гнева против написавшего эти строки. Вот что там значилось:

«От Реза-паши к дочери его Джихан.

С сегодняшнего дня и на будущее воспрещается тебе выходить из дому без покрывала, с открытым лицом. Ты не должна также излишне часто появляться в общественных местах, вмешиваться в политические дела, помещать статьи в газетах. Кроме всего прочего, тебе надлежит воздержаться как от встреч с генералом фон Валленштейном, так и от переписки с ним».

Джихан отложила письмо и задумалась. Конечно же, отец не прав. И следует убедить его в этом. Только вряд ли он поймет, даже если открыть ему свою тайну… Нет, она совсем не уверена, что найдет в себе достаточно сил в урочный час осуществить задуманное, — ведь она не более чем восточная женщина! Как мусульманке, ей было привычнее полагаться на судьбу и случай, не вмешиваться в предначертанный всевышним ход событий. К тому же она любила отца, даже преклонялась перед ним, поэтому полностью ослушаться его она не могла.

Джихан положила письмо на прежнее место и встала кликнуть служанку. Дверь была заперта. Она сильнее нажала на ручку — замок не поддавался. Джихан огляделась в поисках ключа — его нигде не было. Может быть, она сама вчера в гневе захлопнула дверь? Но где тогда ключ? Неужели ее заперли?

На зов госпожи к двери подбежала служанка, но не осмелилась сказать, кто запер дверь. Приходили и другие слуги, выказывали удивление и тоже делали вид, что ничего не знают. Ее верный евнух Селим, прислушиваясь к голосу госпожи, только сокрушенно тряс головой.

Никто из слуг так и не ответил Джихан, что же произошло, — всем им настрого приказали хранить молчание и не вмешиваться в господские дела.

2

Реза-паша, семидесятипятилетний