Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон Страница 23

Ночью, у себя в меблированных комнатах, он заново перебирал в памяти, какими расходами, страхами и муками обернулось для него это приключение, а созерцая лохмотья, оставшиеся от его последних добротных штанов и последнего приличного сюртука, но, самое главное, случайно заметив тирольскую шляпу или презренное пальто с пелериной, он предавался самым горестным сожалениям о своем легкомыслии, и только призвав на помощь все свое философическое хладнокровие, сохранял чувство собственного достоинства и не разражался слезами.

Приключение Сомерсета

Ненужный особняк

Мистер Пол Сомерсет был молодым человеком, наделенным живым и пламенным воображением, но очень слабой волей к действию. Он принадлежал к числу тех, кто живет исключительно в мечтах и в будущем, придумывал для себя какие-то бесконечные теории, которыми и оправдывал собственную праздность, и видел себя героем нескончаемых романов, которые сам же мысленно и сочинял. Выйдя из табачной лавки, он, все еще разгоряченный огнем собственного красноречия, принялся фланировать по улицам, внимательно оглядывая каждый угол в поисках подходящего приключения. В непрекращающемся потоке прохожих, на фасадах домов с закрытыми ставнями и запертыми дверями, на плакатах, покрывавших рекламные щиты, в каждом ударе сердца большого города, в каждой черте его облика он различал некие таинственные, благие иероглифы, сулившие ему удачу. И хотя потенциальные участники приключений, спешащие мимо, числом не уступали каплям воды, составляющим могучую, широкую Темзу, он совершенно тщетно, иногда умоляющим взглядом, а иногда и несколько вызывающим видом, пытался привлечь к себе и удержать внимание прохожих; тщетно, испытывая судьбу, он даже преграждал некоторым дорогу и, внезапно выросши у них на пути, подстрекал и подзуживал самых многообещающих, задиристого вида, надеясь на непосредственное столкновение. Он был совершенно уверен, что повсюду его окружают мужчины и женщины, владеющие множеством секретов и жаждущие этими секретами поделиться, мужчины и женщины, молящие о сочувствии и участии, мужчины и женщины, погибающие без посторонней помощи или совета, однако, по велению коварного рока, все они проходили мимо, не желая замечать молодого джентльмена, и шли дальше (наверняка навстречу куда горшим бедам и тяготам) в поисках наперсника, друга или советчика. Пожалуй, в надежде заговорить с кем-нибудь он обратил свой умоляющий взор на тысячи, но ни один не откликнулся.

Череду его попыток переупрямить судьбу прервал легкий ужин, съеденный под аккомпанемент самых честолюбивых мечтаний, а когда он возобновил свои усилия, оказалось, что уже зажглись фонари, а на тротуар высыпала густая вечерняя толпа. Возле некоего ресторана, название которого с легкостью вспомнит любой знаток нашего Вавилона, уже теснилось столько людей, что сквозь толпу трудно было пробраться, и Сомерсет, замешавшись в задние ряды, оглядывал лица и сравнивал поведение окружающих с надеждой, уже начавшей несколько угасать. Тут он вздрогнул, оттого что кто-то осторожно похлопал его по плечу, и, обернувшись, увидел простую и элегантную карету-брогам, запряженную парой крупных лошадей; правил ими кучер в неброской ливрее. Дверцы не украшал никакой герб, окно было открыто, но внутренность кареты утопала во мраке; кучер зевнул, прикрывая рот ладонью, и молодой человек уже начал было предполагать, что пал жертвой собственной фантазии, как вдруг в уголке окна показалась ручка не больше детской, туго обтянутая белой перчаткой, и деликатно поманила его, приглашая подойти поближе. Он приблизился и заглянул внутрь. Ему предстала маленькая изящная фигурка, голову и плечи которой окутывали волны непроницаемых белых кружев; пока он разглядывал ее, раздался негромкий, звенящий, как серебристый колокольчик, голос:

– Откройте дверцу и садитесь.

«Наверняка, – подумал молодой человек с почти невыносимым восторгом, – наверняка это наконец та самая герцогиня!» И однако, хотя именно этого мгновения он столь долго ждал, он распахнул дверцу, вошел и сел рядом с дамой в кружевной шали не без некоторого трепета. Трудно сказать наверняка, дернула ли она за шнур или подала другой знак кучеру, но не успел молодой человек захлопнуть дверцу, как брогам, с впечатляющей быстротой и весьма покойно и уютно покачиваясь на рессорах, повернул и покатил на запад.

Сомерсет, как я уже писал, хотя бы отчасти был готов к подобному повороту событий; он уже давно наслаждался, мысленно разыгрывая самые невероятные ситуации и репетируя свое в них поведение; а эпизод, когда его похищает прекрасная незнакомка-аристократка, он особенно часто воображал в мельчайших деталях. Впрочем, как ни странно, сейчас он не мог придумать ни единой подходящей случаю реплики, а поскольку леди, в свою очередь, не удостоила его более ни словом, то они ехали далее в совершенном молчании. Кроме отдельных мгновений, когда карета озарялась светом мелькавших мимо фонарей, в ней царила кромешная тьма, а помимо того, что убранство брогама было роскошно, что его похитительница отличалась миниатюрностью и изяществом и что вся она была закутана в драгоценную вуаль, позволявшую увидеть только одну ее затянутую в перчатку ручку, молодой человек не мог различить ни одной вдохновляющей детали. Напряжение становилось невыносимым. Он дважды откашлялся и дважды не смог найти уместных слов. Разыгрывая подобные сцены в театре своего воображения, он неизменно наделял себя абсолютным присутствием духа и замечательным красноречием, а теперь, заметив вопиющее расхождение между репетицией и премьерой, стал испытывать страх, постепенно перерастающий в панику. Что, если теперь, в преддверии истинного приключения, он позорно потерпит неудачу, что, если пройдет еще десять, двадцать, а то и вовсе шестьдесят секунд ничем не прерываемого молчания и леди дернет за шнур, остановит карету и высадит его, взвешенного на весах и найденного очень легким[19], на улице самым унизительным образом! Тысячи безмозглых тупиц, рассуждал он, исполнили бы эту роль куда более достойно и смогли бы в один миг каким-нибудь решительным жестом доказать леди, что она, точно по наитию, совершила правильный выбор, и положить конец этому невыносимому молчанию.

И тут взгляд его упал на ее руку. Уж лучше было погибнуть, пойдя на какую-нибудь отчаянную меру, чем продолжать как прежде, и потому, трепеща от страха, он бросился к ней, схватил ее затянутые в перчатку пальцы и привлек к себе. Ему казалось, что один откровенный жест рассеет, словно колдовские чары, его смущение, но на деле все вышло иначе: дерзость не развязала ему язык и не прибавила раскованности, он так и сидел беспомощно, держа ручку дамы в своих руках. Однако судьба уготовила ему еще более тяжкое испытание. Странная дрожь пробежала по телу его спутницы; рука ее, покорно лежавшая в руках Сомерсета, вдруг затряслась, точно в лихорадке, и