Избранные произведения - Пауль Хейзе Страница 19

Так вот, я не смог больше выносить эту жару и решил подыскать себе в горах какой-нибудь тенистый уголок, более прохладный, чем моя мансарда. Я отъехал немного от города по направлению к Инну, сошел на первой же станции, где мне приглянулся пейзаж за окном, и зашагал со своим ранцем в горы.

Вскоре я понял, что не привык взбираться на гору под полуденным солнцем, и очень обрадовался, когда после двух утомительных часов приметил сквозь листву орешника деревню, расположившуюся на пологом склоне. С запада гора круто поднималась вверх, так что даже у елей и сосен перехватывало дыхание, и они останавливались, не в силах взбираться дальше. Должно быть, за горными вершинами солнце скрывалось рано даже в разгар лета, и тень от горы дарила блаженную прохладу склону.

Я решил передохнуть в деревушке, хотя день там не обещал быть тихим. По случаю праздника освящения местной церкви единственный трактир был битком набит крестьянами. Они пили, играли в кегли и весело горланили. Вокруг лавок и балаганов неподалеку тоже кишела пестрая толпа, особенно возле балаганчика итальянца, за несколько крейцеров показывавшего чучело теленка с двумя головами и пятью ногами. Все эти удовольствия я отложил на потом, поскольку больше всего мечтал о прохладном напитке. Добравшись до верхней террасы трактира, я отыскал место в самом углу около перил и заказал красного тирольского. Вино я поставил перед собой на деревянную перекладину, устроился поудобнее и, понемногу остывая, любовался роскошным горным пейзажем.

Поначалу я решил, что слишком быстро выпил вино, и оно ударило мне в голову, так что я начал грезить наяву. Да и странная процессия была еще далеко, и я не вполне мог полагаться на глаза. Но вскоре мне пришлось поверить, что я вижу, что вижу, и слышу, что слышу.

Вообразите себе, что по горной дороге освещенный золотистым осенним солнцем неторопливо скакал гигантский кентавр. В некотором отдалении от него следовала робкая кучка жителей, видимо, соседней деревни. Огромный незнакомец внушал такое почтение, а может быть, и страх, что его свита не позволяла себе ни криков, ни насмешек. Но когда это невиданное шествие приблизилось, я увидел, что люди изо всех сил пытаются привлечь внимание ничего не подозревавших соседей, маша руками, палками и платками. Правда, среди музыки и праздничного шума их не замечала ни одна живая душа.

Тем сильнее был эффект от неожиданного появления кентавра. Мифическое чудище беспрепятственно вошло в деревню и, гарцуя, направилось прямиком к трактиру. Только тогда крестьяне наконец поняли, что произошло нечто неслыханное. Моментально все толпившиеся на улице бросились врассыпную. Как муравьи начинают разбегаться, если разворошить палкой их жилище, так мужчины и женщины в дикой панике спешили прочь от трактира, и каждый старался добраться до двери, забора или дерева, за которыми чувствовал бы себя в относительной безопасности от невероятного четвероногого. А сидевшие в трактире люди, напротив, ринулись к окнам, с ужасом наблюдая за переполохом. После внезапного шума воцарилась мертвая тишина; даже собаки, злобно лаявшие поначалу, замолкли, опасаясь мощных копыт незнакомца, и осторожно отступили, поджав хвосты. Только низкорослые крестьянские лошади доверчиво приветствовали его гостеприимным ржанием; они осознавали свое частичное родство с могучим пришельцем, гордясь этим.

Пожалуй, я был единственным, кто не потерял головы. Во-первых, как закоренелый язычник, я прекрасно разбирался в фантастическом естествознании, и к тому же восхищение невероятной красотой чужака пересиливало всякий страх.

Кентавры, которых позднее рисовал я сам, или которых мой друг Хенель[62] высек на фризе дрезденского театра, против этого божественного создания из плоти и крови были все равно что полукровка против благородной породы.

Хотя, пожалуй, не следует говорить о породе в нашем сегодняшнем понимании, описывая лошадиную часть чудесного гостя церковного праздника. Лучше вспомнить о Буцефале и о троянском коне или о восхитительном боевом жеребце, который несет Великого курфюрста на Длинном мосту.[63] Мощное тело обтягивала гладкая серебристо- серая кожа, под которой была заметна игра мускулов, а на каждой складочке ее солнце мерцало как на бархате тончайшей вьщелки. Человеческая часть кентавра была достойна этого величественного пьедестала: руки, плечи, грудь, будто скопированные с фарнезского Геракла,[64] кожа с мягким загаром, частично покрытая густыми темными волосами, угольно-черные пряди развевались вокруг головы и тяжелой гривой ниспадали на спину, густой черный хвост был весьма ухоженным с виду. Нельзя было не признать: великан заботился о своей внешности. Не было заметно и следа тысячелетней пыли или грязи, его борода была искусно подстрижена и завита, а в волосы над ухом он воткнул розу, видимо, недавно сорванную с куста. На его серьезном лице было немного дикое выражение, как у застенчивого и потому упрямого мальчишки.

Прекрасный возмутитель спокойствия неторопливой рысью вбежал во двор деревенского кабачка, откуда тотчас же с громкими воплями разбежались последние гости, прижимая к груди пивные кружки. Свита кентавра не решилась проследовать за ним на площадь, казалось, у всех слова застыли в горле от дерзости язычника, столь непринужденно чувствовавшего себя на церковном празднике. Вокруг слышалось лишь невнятное боязливое бормотание. Все ждали самого страшного. Пожалуй, никто не сомневался, что это сущий дьявол, явившийся в самый разгар веселья, чтобы утащить за собой в преисподнюю всю хмельную и шумную компанию.

Однако древний язычник показал себя вполне мирным и дружелюбным. Оказавшись напротив террасы, где я как раз находился, он вежливо взглянул на меня, явно желая завязать разговор, и я учтиво кивнул ему в ответ. Но тут он устремил свои огромные блестящие глаза на стоявшую рядом со мной молоденькую служанку с двумя бутылками тирольского вина в руках. Она их вынесла для посетителей, в панике бежавших прочь, и теперь стояла на террасе, бесстрашно рассматривая невероятное существо. Незнакомцу сразу приглянулась эта милашка — ее называли красотка Нанни — и особенно красное вино у нее в руках. Изящным жестом, которого трудно было ожидать от получеловека-полуконя, он вытащил из кудрей веточку розы, понюхал ее и без труда — поскольку его голова и плечи возвышались над парапетом — протянул прелестной девушке. Немного смутившись, она приняла цветы и сразу же вручила ухажеру обе бутылки, которые тот лихо осушил.

Многочисленные зрители этой задушевной сцены удивленно перешептывались, а самые лихие молодцы даже крикнули: «Ваше здоровье!» и «С Богом!», но на них тут же зашикали более осторожные. Но и кентавру вино, видимо, развязало язык. Он сказал девушке комплимент, который та