Похититель детей - Жюль Сюпервьель Страница 14

Пение гитары, ясные лица под покровом вечера, дух патриархального дома, где слуги и хозяева составляют единое целое, молчание, полное воспоминаний, — «гостиная превращалась в уголок дальней страны, облик которой проступал постепенно, словно поднимаясь из морских глубин, что всколыхнулись с приближением корабля.

О прекрасные имена — Аргентина, Бразилия, Уругвай, — вы уже готовы сорваться с губ вместе с названиями бухт и портов, куда причаливают судна с распахнутыми сердцами и громадными ящиками, набитыми товарами.

Пора укладываться спать. Прежде чем идти к себе, полковник заглянул в комнату жены и голосом, который был не окутан тайной, но полностью в нее погружен, спросил:

— А как быть с личными вещами из ее чемоданчика?

(И тут же подумал: «Почему я сказал личными? Наверное, чтобы почувствовать, насколько они сроднились с этой волшебной девочкой».)

— Да они только на выброс годятся.

— Ну что ты, друг мой, зачем же так, вещи непременно нужно оставить, пусть она сложит их в свой шкаф. Пойми, у нее ведь в целом мире нет ничего, кроме этих тряпиц, и ни на одном из пяти континентов не сыщется ничего, что было бы ей роднее... Даже в Китае... или еще дальше!..

Тут полковник замолк, оставив при себе мысль, которая толком не обрела очертаний.

Прошло две с половиной недели. Марсель была в замешательстве, полковник Бигуа вызывал в ней жгучее любопытство. Этот человек, живший раздумьями в глубинах своего внутреннего мира, оставался для нее загадкой. Он мог часами ничего не делать — ничего особенного и явного, — и Марсель тянуло к нему с неудержимой силой, зачастую она тоже погружалась в мир своих мыслей, вместо того чтобы делать домашние задания.

Учительница давала ей уроки дома; полковник и Деспозория, обсудив этот вопрос с отцом девочки по пневматической почте, решили, что, если в школе Марсель ненароком попадет в дурную компанию, трудно будет воспитать в ней целомудрие.

Было ли внимание Бигуа по-прежнему сосредоточено на девочке? Вполне вероятно, поскольку иногда в ее присутствии он, казалось, испытывал неловкость или был напряжен, и его взгляд подолгу задерживался на ее пальцах, или на круглом носке ботинка, или на шляпке. А Марсель сознавала лишь то, что уже давным-давно ей хочется поцеловать эти тяжелые веки, эти глаза, самые черные, какие она только видела, и этот взгляд, полный до краев, в котором плескалось столько всего.

Полковник стал для девочки осью того мира, о котором она понятия не имела, живя в прежней семье: благодаря Бигуа она узнала, что такое изобилие, доброта, аромат дальних стран. Она не отводила глаз от полковника, который всегда пребывал за завесой своего одиночества, словно лесной отшельник, отделенный от мира чащей, раскинувшейся на десятки миль.

Она видела красоту его неподвижного лица, по которому не пробегали эмоции, ей нравились его бледность и черные-черные волосы. Полковник казался Марсель гораздо красивее и мужественнее тех людей, которые заходили к ее матери, сопя в ожидании утех, с их жадными, неугомонными взглядами.

Иногда, пока мальчики играли, она украдкой пробиралась в маленькую гостиную, дверь которой была чаще всего открыта и вела в комнату полковника.

Там она подолгу сидела, обернутая полумраком, не покидавшим гостиную даже днем, потому что ставни были всегда закрыты. Девочка прислушивалась к бумажному шелесту, который долетал из комнаты Бигуа, к его отрывистому кашлю, звяканью чайника с мате о тарелку, вдыхала запах заморских сигар, забредавший сюда в поисках непонятно чего. Звуки, дым, прожилки света, мысли странствовали из одной комнаты в другую! Подобно рекам, встречались два молчания и две души, причем одна из них, точно слепая, бродила рядом с другой, не видя ее, и ей было невдомек, что они соприкоснулись. Пространство наполнялось силой и благородством, какие начинает излучать мужчина, когда за ним наблюдает девочка, тихо сидящая в сторонке.

Затаившись в зеленом кресле, Марсель не шевелилась. Ей нравилось прокатывать в голове мысль, что этому странному, непостижимому человеку, который так добр к ней и к отцу, достаточно сделать три шага, чтобы пройти в гостиную и застать ее, Марсель, врасплох. Впрочем, однажды сюда заглянула жена полковника, и девочка притворилась, что спит.

На следующий день Марсель снова забралась в зеленое кресло и стала прислушиваться к звукам и к своим воспоминаниям. Вместе с куклой, которую дала ей Деспозория.

Сейчас Бигуа снова был в комнате наедине с собой.

Вдруг, откашлявшись вместо предисловия, он произнес:

— Я покинул родину лишь из-за неблагосклонности и зависти президента республики, вот единственная причина.

«Наверное, это обо мне», — подумала Марсель, совсем маленькая в большом и глубоком кресле.

Филемон Бигуа размышлял вслух на испанском языке, проговаривая все то, что не высказывал на людях в силу своей сдержанности:

— В битве при Пьедрнтас моральная победа осталась за мной. Люди бросали цветы мне под ноги.

Чуть погодя он добавил:

— Настоящая жена. Француженка то есть!

— Ну разумеется! Или: Почему бы и нет? Разумеется!

— В этой громадной квартире стоимостью тридцать тысяч франков — ни лошади, ни коровы, ни страуса, ни терутеру[8], ни проволочных ограждений! По крайней мере, хотя бы жаровня у меня есть.

После каждой реплики полковника парижская тишина с ее острой чувствительностью снова ткала покров над комнатой.

— И если уж мне непременно нужна француженка, — в ярости процедил сквозь зубы Бигуа, на этот раз по-французски, — пора отправляться в бордель!

И стал отмерять широкие шаги по комнате.

Марсель, охваченная страхом, метнулась прочь из гостиной.

Деспозория знала, что за мужем водится привычка думать вслух, и на следующий день заняла место Марсель в зеленом кресле, надеясь услышать нечто важное. Однако полковник не произнес ничего значимого — вернее, так сперва показалось Деспозории, и она была рада, что вот уже больше часа его мысли не рвутся наружу, как вдруг ее сразили слова, контуры которых он едва обозначил шепотом. Жена Филемона Бигуа даже не поняла толком их смысла, но уловила в голосе мужа беспредельную печаль. Он обронил ее имя — оно прозвучало до того сиротливо, неприкаянно и беспросветно, путаясь в обрывках смутных, неразборчивых фраз, что Деспозория выронила рукоделие, стараясь заглушить рыдания. Тем временем Марсель уже проскользнула в малую гостиную, чтобы занять свое привычное место, и тут, увидев Деспозорию, точно окаменела — их разделяли лишь пара шагов и сумрак. Девочка неслышно прокралась обратно к двери и вышла. Деспозория не заметила ее.

Застав жену полковника в слезах, она решила, будто тот проговорился, что любит ее, Марсель.

IX

Спустя несколько дней Филемон Бигуа