Отречение - Алиса Клима Страница 9

Ларионов в порыве дернулся, но не смог шевельнуться.

– Грязлов? – спросил он.

Кузьмич промолчал. Ларионов лежал несколько секунд, обдумывая что-то.

– А она… замешана? – спросил вдруг он.

Кузьмич затоптался на месте, как старый тяжеловоз.

– Чего? – промычал он.

– Она здесь? – спросил уже прямо Ларионов.

– А почему ей тут быть? – насупился Кузьмич.

– Потому что она всегда там, где ей быть не надо! – не выдержал Ларионов и тут же замер от боли.

Кузьмич смотрел под ноги, не желая лгать, но и не имея права теперь говорить правду.

– Дай бумагу, – приказал Ларионов. – Это должна быть моя рука.

Кузьмич принес лист бумаги и ручку. Он подложил дощечку так, чтобы полулежачему Ларионову можно было что-то нацарапать. Ларионов побелел от боли, но, взяв перо, слабой рукой написал: «Расстрел Фроловой А. М. отменить за отсутствием прямых улик, дело передать на дальнейшее расследование» – и поставил подпись, дату и время.

– Поспеши, – сказал Ларионов. – И ей не давай лезть на рожон! Она никого не слушается…

Он снова замолчал от боли.

– Да, все выполню, Григорий Александрович, – промолвил Кузьмич, понимая все, о чем просил Ларионов.

Кузьмич вернулся в кабинет Пруста с бумагой. Вера вскочила и быстро пробежала глазами по короткому тексту.

– Отчего же на дальнейшее расследование?! – воскликнула она. – Фролову надо отпустить. Она неповинна!

– Он не мог, – сказал Пруст, сжав руку Вере. – Машина запущена. Это все, что он сейчас в силах сделать.

Вера опустила голову. Она поняла. Быстро простились и сели в сани. Пруст кивнул Вере, а Марта долго махала рукой, как она это всегда делала по привычке – как бы прощаясь с каждым навсегда.

Сани несли их обратно в лагерь, и Вера думала только о том, чтобы успеть. Она не чувствовала ни мороза, ни ветра. За пазухой у Кузьмича было спасение Анисьи, и только это имело сейчас важность. Каждая спасенная жизнь в этих лагерях имела большее значение, чем все стройки страны.

* * *

Грязлов не мог заставить себя идти в ШИЗО. Ему хотелось взглянуть Анисье в лицо на пороге ее смерти, но он боялся снова услышать страшные, обидные слова насмешки, которые и так звенели в ушах, заставляя глохнуть от ярости, – насмешки женщины, звучащей страшнее любого приговора. Теперь она узнает, кто он есть!

Он метался по каморке, как животное, лишенное воли, беспорядочно беснующееся в клетке, и постоянно смотрел на часы. Грязлов разглядывал свои руки, потом гляделся в зеркало. Он ощущал страх и одновременно предвкушал убиение Анисьи. Он размышлял, кто исполнит расстрел, и вдруг засмеялся в голос.

– Паздеева ко мне! – крикнул он через дверь.

Вскоре вошел раскрасневшийся от мороза Паздеев, глядя на Грязлова косящим глазом.

– Вызывали?

– Паздеев, настал момент доказать, что ты не полный болван и не баба. Партия доверяет тебе важное дело.

Паздеев молчал, но чувствовал нарастающую тревогу. От Грязлова веяло какой-то могильной тоской, и Паздеев старался избегать его.

– Ты будешь расстреливать врага народа, – сказал Грязлов торжественно.

Паздеев ощутил слабость в ногах. Произошло то, чего он больше всего боялся. Он и в расстреле на плацу не участвовал потому, что не мог стрелять в безоружных людей – только бегал с винтовкой, пока шла пальба, с ужасом наблюдая град из тел.

– Приказ ясен? – спросил Грязлов, заглядывая Паздееву в лицо.

– Так точно, – тихо произнес Паздеев.

– Иди. Расстрел в четыре на плацу, – сухо сказал Грязлов, но затем, будто почуяв что-то, добавил: – Нет, лучше в полночь!

Выйдя от Грязлова, Паздеев сел на крыльцо. Ветер хлестал его в лицо, и Паздеев хотел оставаться так, пока не окоченеет. Был четверг, шестое января, по-былому – сочельник.

Так он сидел не меньше часа. Внезапно он что-то понял, и ему стало хорошо. Он принялся выхаживать и посматривать на ворота.

Анисья изнывала который день в ШИЗО, не понимая, чего от нее добивался Грязлов. Дверь лязгнула, и в камеру вошел Карпухин.

– Фролова Анисья Михайловна? – спросил он бесстрастно.

– Я, – ответила Анисья. – Чего пришел в такой час? Не спится?

– Разговорчики, – резко сказал он. – Встать.

Анисья усмехнулась.

– Встать! – закричал Карпухин. – Согласно решению тройки Новосибирского округа, Фролову Анисью Михайловну признать виновной в антисоветской деятельности, то есть поджоге и диверсии, с применением высшей меры наказания – расстрела.

Анисья слушала его, не понимая сначала, что слова эти про диверсию и расстрел относились к ней. Но улыбка постепенно сошла с ее лица.

– Ты что?! – воскликнула она. – Спятил?!

Она бросилась на Карпухина, но он резко оттолкнул ее.

– Через час придут конвоиры, – проинформировал он ее без каких-либо чувств на лице и захлопнул за собой дверь камеры.

Анисья страшно кричала и колотила в закрытую дверь. Она кричала так долго, что потеряла голос. Руки ее были разбиты. Она не хотела умирать. Она звала Ларионова, потом Грязлова, потом проклинала их всех, потом рыдала и молила о пощаде, но никто не слышал ее.

За оконной решеткой летели снежинки. Они медленно падали на землю; ветер стих. Она видела дом Ларионова, где недавно проводила шумные и веселые вечера в компании тех, кто собирался теперь ее расстрелять. Анисью заколотило. Она так сильно дрожала, что не могла стоять, упала на пол и тряслась.

Ровно без четверти двенадцать пришел конвой; там был и Паздеев. Они вывели Анисью на плац. Было холодно. Свет от прожектора над ШИЗО освещал площадку. На плацу курил Грязлов. Он приказал поставить Анисью под гору, поднимавшуюся к бане. Паздееву было приказано занять позицию. Все происходило быстро. Анисья одиноко стояла темной хрупкой фигурой в белом луче прожектора, словно готовясь к монологу на сцене.

– Целься! Целься в голову, – приказал Грязлов.

Паздеев нерешительно поднял винтовку и услышал, как Грязлов скомандовал: «Огонь!» Но выстрела не последовало. Грязлов в бешенстве подбежал к Паздееву. Тот сказал, что вышла осечка. Анисья вдруг стала хохотать – громко, заливисто, дико.

– Даже это не можешь! – крикнула она Грязлову.

– Стреляй! Баба! – взвизгнул Грязлов, словно боясь ее голоса.

В этот миг ворота заскрипели, и Грязлов увидел сани Кузьмича. Кузьмич хотел слезть с саней, но Вера поняла, что казнь уже приводилась в исполнение, вырвала у Кузьмича листок, подписанный Ларионовым, и бросилась прямиком к Грязлову.

Анисья вдруг закричала:

– Гад он, гад! Не верьте ему! Будь он проклят!

Она бросилась навстречу Вере, и тут Грязлов выхватил свой наган, и раздалось несколько выстрелов. Анисья все продолжала бежать, но потом