Наш человек в Киеве - Евгений Львович Зубарев Страница 8

– Так расскажите мне, Игорь, как там у вас, в Москве, сейчас дела? – всё так же весело попросила Олеся, принимаясь за свой чай.

Я решил ей не врать, потому что здорово устал от вранья и актёрства.

– Я из Петербурга. У нас там сейчас холоднее, чем у вас. А так в целом всё похоже.

– Да ладно, похоже. У меня полно друзей и в Москве, и в Петербурге. И у вас нацики с факелами, я знаю точно, по городам пока не ходят.

Я отложил ложку и уставился на неё. Потом всё-таки спросил:

– Смело вы выражаетесь. А вдруг я из СБУ и сдам вас в местное гестапо?

– Чушь. В Киеве надо бояться не СБУ, а вышиваты. Знаете, ходят такие, в шароварах или в камуфляже.

– Знаю, да. А вам-то они чем досадили?

– Мне лично пока ничем. Но они раздражают, понимаете? Самим фактом своего существования. А ещё мне приходится переучивать всю свою бухгалтерию с русского языка на какой-то вздор. Вы бы видели эти термины. «Користувачі фінансової звітності», прости господи.

Она допила чай, встала:

– Ешьте уже свой суп, я же вижу, что мешаю вам его есть с удовольствием. Ещё увидимся, наверное, я здесь всегда обедаю. Удачи.

Она ушла, и я начал есть свой суп с удовольствием.

Пообедав, я глянул в Сети анонсы, и выяснилось, что через полчаса у Оболонского суда пройдёт акция, на которой схлестнутся борцы за равноправие и неонацисты из «Правого сектора». Радикалы в ходе так называемого «Марша равенства», прошедшего минувшим летом в Киеве, жестоко избили два десятка милиционеров и несчитанное количество представителей сексуальных меньшинств, но были, как ни странно, задержаны, и теперь их всерьёз собрались за это судить. Такую удачу упускать было нельзя, и я понёсся на метро, потому что тратить деньги на такси мне внезапно стало жалко. Настиг приступ скупости, со мной это бывает периодически.

Оболонский районный суд города Киева разместился рядом с типовым советским жилым домом, хрущёвской пятиэтажкой, отделанной такой знакомой плиткой, что я даже подошёл вплотную к стене и потрогал её руками, вспоминая ощущения детства. Двадцать лет я прожил в таком доме, пока не переехал в другой, такой же типовой, но иного проекта. Да здравствует Советский Союз, который будет жить вечно на одной шестой части мировой суши, аминь.

А вот к роскошному пятиэтажному зданию суда мне подойти не удалось, как не удалось это и десятку активистов «Правого сектора», выстроившихся клином перед цепочкой полицейских. Все правосеки были одеты в камуфляж или чёрные куртки с нацистскими эмблемами, и я насторожился, ожидая увидеть знакомые морды с Крещатика. Но юных гопников я не увидел – все здесь были взрослыми мужчинами за сорок, поэтому разговаривали обстоятельно и даже вежливо.

– Вот я хочу пройти в суд. Я же имею право? Суд у нас европейский, публичный, верно? Почему же вы меня туда не пускаете, а, пан полицейский, какова этому причина?

Пан полицейский вежливо улыбался и отвечал не менее обстоятельно:

– Вы, уважаемый громадянин, будете там, в суде, вести себя непотребно. А мы тут обеспечиваем порядок, нам беспорядка в суде не надо.

– Громадяне, что же это делается, – картинно вскидывал руки к небесам чубатый активист. – Гомосекам можно в суд, а честным гражданам нельзя! Где справедливость?!

– Да ведь вы же их бить будете, проходили мы с вами уже всё это, – устало отвечал ему полицейский.

– Будем бить, да, – легко соглашался чубатый нацик. – Потому что не будет на святой украинской земле места москалям, жидам да гомосекам! Вобьём всех в землю до ноздрей! Смерть ворогам!

Я вскинул камеру на плечо и начал снимать эту сцену. Рядом со мной работала ещё одна камера с логотипом DW, но когда нацик снова начал предметно прохаживаться по «жидам и гомосекам», я услышал за спиной резкий женский голос:

– Олексий, это не снимай. Давай перебивки нам собери.

Мой коллега тут же отвернул камеру, сосредоточившись на «перебивках» – деталях крупным планом, они всегда нужны для последующего монтажа.

Я доснял этот эпизод и повернулся посмотреть, кто там командует. Командовала оператором маленькая светловолосая девушка в сине-белой куртке с лого DW на всех возможных местах. Она перехватила мой взгляд:

– Привет. Я тебя не видела раньше. На кого ты работаешь?

Я решил говорить резко и отрывисто, чтобы мой акцент и слишком грамотная речь больше меня не выдавали.

– Привет. На болгарское радио. «Авторевю» называется.

– Ага. А я Дина. Работаю на Deutsche Welle. Приехала из Германии.

Я кивнул ей и пробормотал:

– Я Игорь.

– Ты в Киеве живёшь?

Изображать болгарина я не решился.

– Да, в Киеве. А где ты выучила русский?

– Родители русские, уехали двадцать лет назад туда, – пожала узенькими плечами она. – А где ты подцепил болгарскую халтуру?

– В Сети меня сами нашли, предложили поработать, – аккуратно сформулировал я свою легенду.

– Сколько платят? – деловито вмешался в разговор оператор Дины.

– Сто баксов за готовый репортаж, – сообщил я, мысленно удвоив ставки родной конторы.

– А текст ты тоже пишешь? – уточнила Дина.

– Нет, я им отдаю только видео. Дальше они сами сочиняют, – подстраховался я на случай претензий по содержанию.

– Ну, тогда нормальный расклад. Мне вот меньше полтинника за съёмочный день обламывается, да ещё в гривнах, – пожаловался оператор.

– Лёша, а ты на бюджетных киевских каналах не хочешь поработать за пять евро в день?! – вдруг рявкнула на него Дина.

Олексий вздрогнул и быстро пошёл менять точку съёмки.

Клин «правосеков» пришёл вдруг в движение и попёр на полицейских. Я поднял камеру и пошёл работать. Полицейские оборонялись очень деликатно, даже не пытаясь использовать дубинки, висевшие у них на поясе.

С обеих сторон доносились примирительные крики: «Да вы шо, хлопцы, спокойно!», «Тихонько-тихонько», «Не дозволено дальше!».

Возня продлилась минут десять и закончилась ничем. Я разочарованно опустил камеру, оглядываясь по сторонам. Дина ткнула меня в плечо:

– Вон там стоит Маша, у ограды, с плакатиком. Она лесбиянка, активистка, красавица. Возьми у неё интервью. Она тебе все чётко расскажет, кто тут и зачем, отличный спикер для любого уличного сюжета. Мы всегда её работаем, безотказная девушка.

Я благодарно кивнул и в самом деле пошёл к активистке Маше с заранее включённой камерой.

Маша нервно курила, стоя возле помпезной ограды здания суда. Когда она поняла, что я направляюсь к ней, заметно вздрогнула и затянулась сигаретой, прикрывая лицо.

– Болгарское радио, – успокоил её я. Она, действительно, успокоилась, поправила чёлку, выбившуюся из-под вязаной шапки, и робко улыбнулась:

– Ничего, что я в кадре