Мастер сахарного дела - Майте Уседа Страница 7

только и смог, что написать мне это письмо. В тот день, как принесли почту, мне читал его мой брат Хулиан. Ему тогда было всего десять, и он, бедняга, весь иззапинался. – Она смолкла, словно колеблясь. Затем, с опущенной головой, снова взглянула на Мар. – Могу я обратиться к вам с одной просьбой? Зачитать мне это письмо? С тех пор мне его больше не читали, а самой мне дается с трудом.

Достав из конверта лист бумаги, она протянула его Мар. Та в свою очередь вглядывалась в ее темные, как мох, глаза, подернутые теперь влажным блеском. Мар казалось, будто она вручала ей частичку себя. Потому она с большой осторожностью взяла письмо и развернула сложенный пополам лист, словно в руках ее было сердце самого Сантьяго Лопеса.

Моя любимая супруга,

Вот уже две недели как мы прибыли на остров. Было так отрадно снова ступить на твердую землю, что мы даже и не думали о несчастиях, поджидающих нас впереди. В Сьенфуэгосе нас посадили в поезд вместе с мулами, везшими наш груз. После чего мы отправились вглубь страны.

По прибытии мы тронулись в путь вместе с уже подготовленными для нас волами. Повозками управляют наполовину раздетые негры и мулаты. Видела бы ты их: сплошные мышцы да жилы. Ни грязь, ни устроенная волами толкотня им ни по чем; силы их, кажется, неиссякаемы. Кричат, бегают, кличут своих быков – и так от рассвета до заката. Они стойкие, как стволы деревьев, и их ничто не берет. А вот мы тащим на носилках восьмерых больных.

Военный врач делает все, что в его силах, но эта лихорадка, думается, берет над человеком верх. Мы, здоровые, страдаем от укусов блошек – насекомых, которые, проникая под кожу стоп, вызывают такой страшный зуд, хоть с ума сходи. Врач нам приказал не расчесывать их укусы, и я терплю что есть сил, пока станет совсем невыносимо. Так изо дня в день и живем, переходя с одной поляны на другую и больше всего боясь заразиться; духота иссушает душу, одежда липнет к телу, а мы в истоптанных эспадрильях продолжаем путь.

Господи Боже мой! Чего бы я только не отдал за хорошую обувь.

Любимая моя, несмотря на все поджидающие нас опасности и болезни, другой столь же прекрасной земли не сыскать в целом мире.

С любовью, всегда помнящий о тебе,

твой супруг Санти

Опустив голову, Мар сложила письмо. Ей казалось, будто она, подсмотрев сквозь замочную скважину, только что обнаружила нечто прекрасное. Затем взглянула на Паулину: губы ее дрожали, но она не смела моргнуть, стараясь не проронить ни слезинки, которые уже были готовы сорваться с ее ресниц.

– Благодарю вас, – произнесла она наконец, беря сложенный лист бумаги. – Прозвучало как будто из его уст. Санти хорошо умел читать.

– Глубоко сочувствую твоей утрате. Правда.

Паулина взглянула на нее.

– Иногда, придя на кладбище, я наблюдаю, как люди ухаживают за могилами своих близких. Приносят им великолепные цветы, садятся рядом на скамеечки и заводят с ними беседы, будто те их слышат. Может, и слышат, – едва различимо прошептала она. – Тогда я начинаю думать, что мы не равны даже в смерти. Когда есть, где их проведать, то смерть воспринимается как несчастье, а когда от них нет ничего, то остается тебе одна пустота. Приходит однажды письмо, что близкий твой умер, – и на этом все, словно его и в помине не было. Ни похорон, ни розария, ни слов о воскресении души в церкви. Переодеваешься во все черное – и это единственная примета, что больше тебе его никогда не увидеть.

* * *

Одним июньским вечером Паулине пришло письмо из асьенды.

Пахло оно мелассой и солью.

Глава 5

Паулина с Мар вместе читали присланное мастером письмо, прислонив его портрет к стопке книг. Подробности из жизни Виктора Гримани приводили Паулину в смятение. Сначала ей думалось, что подвиги этого человека сводили к нулю все ее существование; в то же время ее озадачивала его прямолинейность: он выражался словами, коих они ни от кого и не слыхивали.

Виктор Гримани писал, что, когда ему исполнилось пятнадцать, его отец, не зная, как с ним быть, отправил его в Гавану. Не успев сойти на берег, он возненавидел всю островную жизнь: этот гам, эти навесы от солнца, этот шум разъезжающих по улицам кабриолеток с разодетыми кучерами, эту липкую жару, покрывавшую все тело потом, эти тропические ураганы, сметавшие все на своем пути. Сахарная лихорадка вспыхнула в нем немногим позже, после того как он побывал на заводе и узнал, каким почетом пользовались мастера сахароварения. Тогда-то он и решил превзойти в мастерстве весь остров. Для этого он нанялся на корабль юнгой и, преодолев Тихоокеанское огненное кольцо, добрался до берегов Азии. На земли Большого Китая он ступил уже в девятнадцать лет. В провинции Гуйчжоу он нашел то, что искал: плантации тростникового сахара, а вместе с ними – и мудрость Лао Ван – загадочного наставника, научившего его определять степень готовности кристалла при помощи одних только чувств. В Гавану он вернулся пять лет спустя уже другим человеком, привезя с собой полный диковинных вещиц сундук.

В Гаване я остановился в самом упадническом районе города, где не стихала торговля женщинами: черные, белые, мулатки и креолки – представительницы всех мастей выставляли себя при свете газовых ламп на входе в дома.

Именно в кафе на улочке Ла-Асера-дель-Лувр я начал распускать о себе слух как о мастере сахароварения, обучавшемся на Дальнем Востоке. Отголоски этих бесед доходили сначала до близлежащих к городу асьенд, а оттуда стали распространяться и по всему острову.

Через несколько месяцев с выгодным предложением на руках я прибыл в асьенду «Дос Эрманос» верхом на Магги – белой лошади с выразительным взглядом, которую я выкупил у кучера, довезшего меня на кабриолетке до железнодорожной станции. То была любовь с первого взгляда. Как сейчас помню: статная, со стройными ногами и блестящими глазами. Больно было смотреть, как она медленно, словно вол, тянула этот экипаж по улочкам Гаваны; обзор ей перекрывали шоры, обрекая ее смотреть вниз, на дорогу. Я не мог допустить, чтобы подобный экземпляр влачил столь жалкое существование, отдалявшее его от его истинной природы. Она была рождена скакать по равнинам, вкушая все их превосходство и великолепие, потому я настоял, чтобы тот сеньор принял некоторую денежную компенсацию. За ту же стоимость я мог бы приобрести тройку