Тропою волка - Михаил Анатольевич Голденков Страница 7

эта самая помощь. На основе рижского договора окончательную редакцию Унии решили подписать чуть позже, через неделю, доработав контекст договора, предусмотрев права и обязанности литвинской шляхты. Местом подписания избрали Кейданы — там уже стояло ливонское войско Шведского королевства, расквартировалась армия гетмана, и туда московитяне уж точно не сунутся. Днем подписания Унии избрали 17-е число.

Во время процедуры подписания документа Кмитич всех изрядно позабавил. Он стоял пьяным, в белом шведском офицерском мундире и отпускал едкие шутки. Де ла Гарды, Любянецкий и Тышкевич бросали недовольные взгляды в его сторону, но ничего не сказали, зная, что парень только что после тяжелой во всех отношениях битвы, что на его глазах была захвачена и сожжена столица ВКЛ, гибли гражданские люди.

Оршанский полковник и в самом деле напился, больше от горя по потерянной столице. Его плохой шведский не помешал ему найти собутыльника в лице какого-то шведского офицера, с которым они обменялись одеждой. Кмитич рассказывал ему то по-шведски, то по-немецки, как геройски погибла «чертова дюжина» венгров и никто не пришел им на помощь, как никто не пришел на помощь замку Вильны, где подписывали первый вариант Унии… Офицер, слушая Кмитича, повторял:

— Лучшая страна в мире, мой друг Самуэль, как сказал мудрец, это та, где доблесть награждается больше всего, а трусость больше всего наказывается.

— Это верно, — кивал Кмитич. Но швед и успокаивал полковника:

— В древности наши предки считали, что Апокалипсис — это битва богов, Рагнарек называемая, с великанами и драконом Фафниром. Но даже погибнув в битве со злом, боги все равно вернули солнечный свет и возродили жизнь: остались и люди — Лив и Ливтрасир. Как бы плохо вам сейчас ни было, победа придет…

Кмитич чуть не плакал от таких слов. Он многое отдал бы, чтобы приблизить тот день, когда не он будет вынужден отступать, а от него начнут убегать враги. Но сейчас такая перспектива казалась ему столь же сказочной, сколь и скандинавский Рагнарек.

На следующий день Кмитич, сопровождая Любянецкого и Тышкевича вместе с отрядом Магнуса Де ла Гарды и им самим, спешно выехал обратно в Кейданы. Процессию сопровождал и второй отряд конных рейтеров, посланный Де ла Гарды в Биржи, чтобы уберечь этот радзивилловский город от захвата.

Кмитич всю обратную дорогу думал об Алесе Биллевич. Он даже не успел повидаться с ней, так они спешили, и сейчас думал о встрече с этой удивительной девушкой больше, чем об Унии, войне и о чем-либо еще. Нет, еще он думал о лейтенанте Бартоше и его геройских солдатах. Даже не думал — непроницаемое усатое лицо Бартоша просто ежеминутно стояло перед его глазами, с немым укором, как бы говоря: «Что же вы! Мы спасли вашего гетмана, а он бросил нас! Мы пролили кровь без остатка, а ради чего?» Кмитич махнул головой, стараясь отвлечься от постоянно преследовавших его мыслей о погибших храбрых венграх и переключиться на Алесю, на ее большие темно-карие очи, ее гибкий стан, плывущий рядом с ним во время танца-полонеза… Вспомнил он ее чувственные мягкие губы, горячий поцелуй, взмахи длинных черных ресниц, гладкую белую кожу…

«Я, оказывается, сильно по тебе соскучился», — улыбался Кмитич, представляя ее глаза, словно две маслины, смотрящие на него снизу вверх. Так он мечтал, покачиваясь в седле, и… заснул. Спать в седле на ходу Кмитич умел…

А что же король польский, все еще пока официально великий князь литовский Ян Казимир? Он был в отчаяньи, сидя в Силезии, куда бежал со своей женой Марией Гонзаго и небольшим отрядом личной охраны.

— Я, наверное, отрекусь от престола, — говорил морально раздавленный Ян Казимир королеве, — это позор! Я проиграл и не достоин трона! Моя жизнь и честь погублены!

— И даже думать об этом забудьте, Ваше величество! — злилась королева. Энергичная итальянка французского происхождения решила взять в свои руки дело спасения и Польши, и всей Речи Посполитой. Королева стала писать письма кому только возможно со всем красноречием, на которое была способна. Мария Гонзаго была весьма активной особой. В юности она прославилась своими амурными подвигами, только в годы замужества за королем Владиславом IV королева временно превратилась в бледную тень своего энергичного и деспотичного мужа. Но во втором своем королевском браке Мария из бледной тени трансформировалась в «серого кардинала». Сейчас же, когда Польша гибла, когда гибла и Литва, эта бойкая женщина, выйдя из-за кулис, демонстрировала качества истинного политика, трезво мыслящего и не сдающегося, в отличие от самого короля Яна Казимира.

Письма из-под ее руки разлетались во все концы Европы: она молила о помощи Папу римского, французского короля, турецкого султана, крымского хана и даже Богдана Хмельницкого с московским царем. Получил лист и Михал Радзивилл, сидя в своем Вельском замке и собираясь в Кейданы.

«Милый мой Михал. Думаю, не надо расписывать тебе, в какой опасности находится наша страна. С одной стороны царь, с другой — шведский король. Армия Карла Густава с его наемниками захватила всю Польшу. Мы собираем силы для борьбы и так рассчитываем на тебя, милый Михал! Знаю, что тебе тоже сейчас не просто. Скорблю вместе с тобой по твоему отцу, но откликнись на мой призыв о помощи! Мы победим и все преодолеем, но начинать освобождение нашей Отчизны будем с освобождения ее столицы. Спасение Речи Посполитой начнется именно с Варшавы!»

— читал Михал письмо, начертанное изящным почерком на специальной голландской бумаге, с водными знаками в виде головы шута и с легким запахом французского парфюма. Королева обещала также помочь Литве, давила на жалость, описывая жуткие душевные страдания крестного отца Михала…

«Милы мой Міхал, я заклікаю цябе разам выступіць у саюзе са Швецыяй! Толькі так можна выратаваць краіну ад Масквы i яе цара…»

— писал Януш Радзивилл. Уже в который раз Великий гетман объяснял свою позицию Михалу:

«Король спасти нас не может. Ватикан безмолвствует. На воеводства и посполитое рушение надежд никаких. Всюду все опустошено и уничтожено. С той горсткой войска, которое останется на службе лишь до 9 августа, а после угрожает разойтись из-за многомесячной невыплаты, противостоять Москве не можем. Не о славе, не о Речи Посполитой, не о вольности и имуществе, а о жизни речь идет. Из двух зол вынужден выбрать меньшее…»

Далее Великий гетман, зная, как чтит Михал шляхетскую честь, писал:

«Стыдно! И мне, и тебе должно быть стыдно, что терпим мы поражение не от лучшего в Европе войска, а от народа,