На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко Страница 65

Куцый январский день дотлевал. Становилось за окном сумеречно. В штаб ломились посетители, – военные и гражданские. Тихон Маркяныч скучал, ожидаючи на лавке. Паркетный пол чернел разводами грязи. Зиму перебивали оттепели. В вестибюле неприютно тянуло сквозняком. Тихон Маркяныч, горюнясь, думая о снохе, заброшенной судьбой неведомо куда, не сразу заметил богато одетую пару. Мужчина был представителен, седоват, в собольей шапке-пирожке. Его спутница выглядела намного моложе, – ярко накрашенные губы, шляпка, изящный макинтош. Красотка о чем-то попросила сидельца, и тот привел сотника. Увидев хорошенькую женщину, клещеногий кавалерист заулыбался, по-кошачьи округляя зеленые глаза. Однако они вскоре угасли.

– Не может принять? Родственницу прославленного атамана? Когда же Павлов будет? Опять не знаете… – говорила дамочка, жестикулируя рукой в лайковой перчатке. – В штабе генерала Клейста ко мне отнеслись гораздо уважительней. Немцы помнят об атамане Каледине. Мы с мужем, профессором юриспруденции, не имеем ни пристанища, ни продуктовых карточек…

Разговор завершился мирно. Сотник проводил родственницу Каледина до двери, раскланялся с мужем. Тихон Маркяныч глянул на атаманскую родичку, повернувшуюся к нему лицом. Оно показалось удивительно знакомым! «Пригожая. Горбоносая», – отмечал он про себя, силясь вспомнить. Но стариковская память неподатлива. Тысячи лиц промелькнули на длинной дороге. Он повернулся к вечернему окну, в которое было видно, как профессорская чета, сойдя с крыльца, торопливыми шагами подходила к ожидающему их фаэтону. И вдруг, всполошив сидельца, бросился к выходу.

– Фая! Фаинка! – кричал старик с верхней ступени, одолевая одышку. – Постой, душенька дорогая!

Но, увы, голос у него был… далеко не генеральский. Она не услышала. Проворно залезла первой в коляску, даже не оглянувшись.

Тихон Маркяныч горестно покачал головой. Завихрились воспоминания. Он только что видел свою бывшую жиличку, учительку из Ставрополя, еврейку. Как она очутилась здесь? И зачем выдает себя за родичку атамана? И обличье на кой ляд изменила, подражает буржуйкам? Обида и разочарование точили Тихона Маркяныча. В его душе до сегодняшнего дня она оставалась наивной, избалованной, но чистосердечной горожанкой. И вот…

– Гм, вырядилась! Оборотица! – пробормотал Тихон Маркяныч, топнув валенком. – Ишь ты, краля…

Вахмистр уже разыскивал его, выкрикивал фамилию. Войсковой старшина, с породистым лицом, несомненно, из штабного начальства, встретил нарочного сурово.

– Я конфискую вашу упряжку. Со станцией наладили телефонную связь. А вы, уважаемый казак, свободны. Не в ваших летах по штабам мыкаться. Благодарю за службу!

По выправке, по привычке держаться с нижними чинами снисходительно, по особому рокоту в голосе угадывался царский офицер. Ощутив давно забытое служивское волнение, Тихон Маркяныч точно тридцать лет смахнул!

– А как же я, ваше благородие? С кем обратно? Могет, и меня с рысаком к штабу причислите? Я при силе! С любым конем собладаю… Одинешенек я зараз. Сноха на вокзале потерялась. А сынка партизаны в степу порешили… – старик говорил все жалостливей, с дрожью в срывающемся голосе. – А младший сын, Павлик, в немецкой армии. Есаул Шаганов. Герой Белой гвардии!

– Шаганов? Павел? – повторил, вышагивая из-за стола, офицер. – Мистика! Разве его не расстреляли в Крыму?

– Гутарил – удрал на лодке. Опосля по странам скитался, – скороговоркой отвечал Тихон Маркяныч. – Иде зараз, – не ведаю.

– Мы служили в одном полку. А фронтовая дружба – обязывает. Хорошо! Я оставлю вас при штабе. Нам нужен опытный лошадник…

Походная группа есаула Доманова, отсеченная частями Красной Армии, с тяжелыми боями вырывалась из западни. Трижды пришлось казакам пробиваться из окружения с кровопролитными боями, петляя по Бессарабии и Прикарпатью. В штабном обозе кучеровал старший урядник Шаганов. Три раза он, не шутя, прощался с миром: при переправе через Днестр, чудом не утонув в ледяной купели, затем – в Молдавии, когда окружили танки и расстреливали прямой наводкой, а всего страшней – в межгорье, вблизи Збруча, став мишенью для краснозвездных штурмовиков. Крепился Тихон Маркяныч, тянул бивачную житуху и не жаловался. Про себя повторял: жив, и слава богу! А всей душой был – в прошлом. Перебирал в памяти пережитое, по-стариковски легко радуясь и тоскуя. Но в тяжелые минуты отзывалась кровь предков! И хотя глазами обнищал, не ховался старший урядник за спины других. Немецкий карабин, свое личное оружие, содержал в образцовом порядке. И, пристрелявшись, лежал с казаками в одной цепи. А ночью мучила думка: а вдруг в Яшку, внука, палил?

Атаманская колонна, избежав столкновений с регулярными частями Красной Армии, пришла в Фельштин первой, и в этом городишке дождалась домановцев. Уже объединенные силы Павлов повел в Сандомир. Оттуда, на исходе апреля, казачьи полки были эшелонами перевезены в Белоруссию.

Тихон Маркяныч, находясь при штабе в Новогрудке, принялся разыскивать сноху. В беженской канцелярии, наконец, сообщили ему, что гражданка Шаганова проживает на территории терской станицы, в деревне Козьмичи. И, отпросившись у вахмистра, на своей походной телеге махнул на поиски родной души. В подвечерки въехал в Козьмичи, узнал у сидевших на завалинке казачек, где живет Полина, донская беженка. Сноха так обрадовалась, что расцеловала! Но тут же явила норов. В Дунаевку, отведенную донцам, перебираться наотрез отказалась. Пока свекор мытарствовал, она не только сдружилась, ужилась с терчанкой Пелагеей, но разыскала Звонарева, благополучно добравшегося сюда со своей семьей и шагановскими пожитками. И когда увидел Тихон Маркяныч в бревенчатой избе родовую икону, скатерть с махрами, прежде застилаемую на праздники, а на стене – семейную фотографию Шагановых, сделанную за полгода до войны, то не сдержал скорых слез… Место в избе было и для него. Двор обжит. Что еще искать?

На другой день, вернувшись в штаб, Тихон Маркяныч объявил, что по состоянию здоровья больше служить не может. Помощник начштаба недовольно поморщился, выслушав старого казака.

– Почему в терскую станицу? Беженцы расселяются по войсковой принадлежности. По этому принципу формируются и полки. Сколько их, терцев? Горстка! Везде должны превалировать донцы. Так что советую обуздать свою сношеньку!

Озадаченный, Тихон Маркяныч зашел в казарму за вещмешком. Не унималась гордыня: как он, потомственный донец, пойдет вприймы к терцам? Потолкался среди казаков. Обсуждали они, горячась и споря, перетасовку одиннадцати казачьих полков и их командиров. Силища поднималась великая! Атаман Павлов замышлял создать целую армию и требовал у немцев не только автоматическое оружие, но и артиллерию. Поддержка была фиговая. Казакам выдавали в основном трофейное оружие. Да и экипированы они нередко в красноармейскую форму, только без звездочек! Ко всему, не кончались раздоры между лидерами казачьих войск. Донцы пытались во всем главенствовать, с ними сшибались кубанцы и терцы, которых численно было меньше.

Разлад угадывался и в штабе. Доманов якшался с референтом Радтке, нередко конфликтуя с полковниками Зиминым,