Олений колодец - Наталья Александровна Веселова Страница 62

Савва поступил единственно правильным способом, уже раз сработавшим в этом доме: принес с кухни чашку воды и плеснул ей сбоку в лицо. Оля разом замолкла и обернулась с безумными глазами и открытым ртом. Он осторожно обнял ее за плечи, повел на кухню и усадил у стола. Сам опустился перед табуретом на колени и взял руки жены в свои:

– Ну, с чего ты взяла, что отсюда нет выхода? Ты в окно смотрела или нет?

Оля кивнула, глотая слезы; она словно онемела – и тогда Савва осторожно поднял ее и повлек к окну, распахнул.

– Что ты видишь?

Она затрясла головой и попятилась:

– Там колодец без дна… – И повторила раздельно: – Безд-на…

– А это? – он показал рукой, и лишь тогда Оля увидела. – Только сейчас понял, о чем не успела сказать мне Лена, когда мы прощались в госпитале. Ну, что в этой квартире есть один секрет, из-за которого она очень удобна для революционера, если за ним придет охранка…

По соседней, под прямым углом стоявшей стене отвесно бежала железная лестница на крышу, установленная, вероятно, в те годы, когда двор был еще открытым и какие-то из домов пока не построили. Оля отвернулась:

– Что мне от нее проку? Она далеко. Я не дотянусь. И пробовать нечего!

Савва прижал ее к себе и тихо засмеялся:

– Ты – нет. Но у меня-то это прекрасно получится. Через три минуты я буду на улице, а еще через пять – у Васи Барша на 5-й. Они там, верно, и не вставали еще… Ну, сколько-то времени займет поиск работников с инструментом… Час, два… Не больше! Кладку, наверно, положили в два ряда – кирпичей-то много было – так что придется, конечно, повозиться. Кстати, если б мы вчера вечером открыли дверь, как ты хотела, то и сами бы могли повалить эту стену, – раствор тогда точно не застыл еще. Сейчас он, конечно, хорошо схватился, но все равно свежий, так что, думаю, за час управимся. Через три часа ты будешь на свободе – обещаю. – И добавил для важности, как когда-то Лене Шупп: – Слово чести.

Оля схватила его за руку:

– Я в тебе не сомневаюсь… Просто страшно за тебя немножечко… Ты точно… не сорвешься?

Он махнул рукой:

– Пустое. Я и сам высокий, и руки-ноги у меня длинные… – Он помедлил и решился: – Оля. Я должен идти прямо сейчас, да и вообще: долгие проводы – лишние слезы. Давай, поцелуй меня на дорожку, но прощаться не будем.

Оля обхватила ладонями его лицо и стала покрывать поцелуями, заливаясь слезами.

– Ну что ты, что ты… – аккуратно вырывался он. – Как на войну провожаешь… Я скоро вернусь, и вообще…

– Да, да, я помню, ты говорил: у нас впереди вечность, – она проглотила последние слезы и отступила на шаг. – Иди.

Ободряюще улыбаясь ей, Савва одним прыжком взмыл на подоконник, осторожно ухватился правой рукой за раму; нагнулся над бездной и, не глядя вниз, чтоб не испугаться, стал тянуть ногу к ближайшей ступени, постепенно перенося вес тела, – благополучно достиг опоры, утвердился, оторвал ладонь от рамы и, сам себе скомандовав: «Ап!» – как дрессированному тигру у горящего обруча, рванулся влево, вытянув руку, и ловко перелетел на лестницу. Встал на ступень обеими ногами, взялся за поручни, сделал несколько глубоких вдохов и последний раз обернулся на покинутое окно. Оля стояла там – бледная, с дрожащим в жалкой улыбке ртом. Пальто было расстегнуто, он заметил синюю полосу ее платья, и в млечном свете питерского утра оно вдруг приобрело такой же оттенок, как был у того, девичьего, что было надето на ней в их самый первый день… Савва поцеловал кончики своих пальцев, с улыбкой сдул поцелуй в сторону ее побелевших от ужаса приоткрытых губ и шустро полез по ступенькам вверх. Быстро достигнув недалекой крыши, он крикнул вниз: «Я скоро!» – подтянулся – и загрохотал ботинками по железным листам.

* * *

Только теперь Оля услышала округлое, как французская речь, воркованье невидимых голубей – почему-то это стало неприятно – вспомнилась съеденная недавно ворона – и она плотно закрыла окно. Вышла в прихожую, аккуратно повесила старое пальто и шляпку, сбросила ботинки, взяла потертый ридикюль и в одних чулках прошла в залитую неестественным солнечным светом комнату. Сев у стола, она достала из сумочки свою главную драгоценность – свадебную фотокарточку, где высокий жених в студенческой тужурке сидел в кресле, а низенькая невеста стояла рядом, лишь немного возвышаясь над его головой и чуточку к ней склонившись. Новобрачные улыбались очень сдержанно, краешками губ, и общий облик их был исполнен невыразимой печали… «Словно догадывались о том, что нас ждет уже через час», – подумала Оля, оглядывая стол в поисках давно замеченной пустой серебряной рамки. Она ее увидела, приложила к фотографии и довольно кивнула сама себе, убедившись, что размер подошел идеально.

– Я на время беру, не навсегда, – вслух произнесла маленькая женщина, мысленно обращаясь к отсутствующей хозяйке. – Когда буду уходить, положу обратно.

После этого она тихонько легла на кровать навзничь, прикрыв ноги пледом и утвердив рамку с карточкой на едва вздымающейся груди.

– Вот так хорошо, – горячо зашептала она, не отрывая глаз от изображения любимого мужа. – Я буду смотреть на тебя и говорить с тобой, пока за дверью снова не послышится шум. Только это будет уже хороший шум, означающий мое освобождение… И больше мы никогда с тобой не разлучимся, и впереди у нас целая вечность.

Глава 2. Империал

А может быть, останусь жить?

Как знать, как знать?

И буду с радостью дружить?

Как знать, как знать?

А может быть, мой черный час

не так уж плох?

Еще в запасе счастья часть,

щепотка крох…

В. Тушнова

…Но крыльев у Оли Таракановой не было. Зато они имелись – гладкие, сильные, невозможно красивые – у супружеской пары неизвестно откуда бесшумно спланировавших угольно черных воронов, которые, негромко каркая, словно доверительно переговариваясь и понимая друг друга с полукарка, уселись на облупленную трубу соседней более низкой крыши и принялись с интересом разглядывать свой будущий обед – пока еще трепыхающийся. Но, как подсказывал им их долгий совместный опыт, это не могло продлиться долго.

«Значит, я умру… – обреченно