Мальтийская история: воспоминание о надежде - Андрей Николаевич Григорьев Страница 61

«Бретань» вышла из александрийского порта, направившись тем же курсом к месту своего назначения. Через полутора суток мы должны были прибыть к побережью северного Крита. С погодой нам не повезло: штормовое волнение на море достигло семи баллов — неприятная ситуация, но не в нашем случае. Это могло даже помочь нам: люфтваффе в такое ненастье могло и пропустить нас.

— Почему всё же нас не загрузили полностью? Странная спешка… — сидя на полу в машинном отделении, я прислонился спиной к тёплой стенке. В глаза светила тусклая лампа, её мигающий свет начал меня раздражать, я опустил веки. Папаша Гийом какое-то время хранил молчание. Я приоткрыл глаза и бросил взгляд на стармеха. Мой вопрос прозвучал в пустоту. Ответа не ждал, да и мне он был не нужен.

— Меня не покидает неприятное ощущение, — в нарушении всех правил Папаша Гийом достал сигарету, но, опомнившись, тут же убрал её назад. — Неприятное ощущение, что мы опоздали…

— Опоздали? Для чего? — перебил я его, но как-то вяло. Вытянул ноги и снова прикрыл глаза: замкнутое пространство иногда сжимает твой космос до размеров машинного отделения, внушая безразличие к миру за бортом, как будто его и вовсе не существует.

— Идём к чёрту на рога, — Папаша Гийом как-то по-стариковски закряхтел. — Правда, там ещё остаются те ребята, что с края земли. Как там называется их остров?

В моей голове промелькнули воспоминания о капрале Мэтью и его товарищах.

— Новая Зеландия, — ответил, не открывая глаз.

— Вот-вот, Зеландия. Новая, — задумчиво протянул он. — Как они вообще здесь очутились?

Корабль били штормовые волны, и моё тело раскачивалось в унисон с судном.

— А как мы сами здесь очутились? — равнодушно ответил я ему вопросом на вопрос.

Стармех молчал. Моя голова расслаблено болталась из стороны в сторону.

— Всё просто, Малыш. Мы служим в торговом флоте, — наконец, произнёс Папаша Гийом.

— В торговом флоте? В чьём флоте? — прозвучал уточняющий вопрос от меня; один мой глаз приоткрылся, чтобы покоситься на стармеха: мне стало интересно. Тот вертел в руках ветошь.

— Во французском, конечно, — не задумываясь, ответил он.

— Во французском?

Возможно, стармех услышал в моём голосе насмешливые нотки.

— Да, во французском. А сейчас нас зафрахтовало союзное командование, — обыденно ответил он, словно излагал прописные истины.

«Действительно, удобная теория, — подумал я. — Как будто ничего не произошло».

— Патрон, у тебя остался кто-нибудь в Марселе? — спросил я, хотя и догадывался, что у него не было семьи — он не любил распространяться на эту тему.

— Марсель, Марсель, — Папаша Гийом вздохнул. — Увижу ли его вновь? — он потёр ветошью руки. Я продолжал лениво наблюдать за ним одним глазом. — Золотая статуя Нотр-Дам-де-ла-Гард сверкает на солнце, приветствуя моряков, — стармех сделал паузу. — Нет, у меня никого, Малыш. Жена умерла десять лет назад, детей Бог не дал.

— Ненужные изгои, — я снова прикрыл глаза и закинул руки за голову: надоело кататься затылком по шершавой поверхности внутренней переборки. — Никого у нас нет. Да и мы никому не нужны, — мой равнодушный тон был под стать моим словам. — Страна в одну сторону, а мы в другую. А эти, с края земли, вроде тоже, но как-то у них по-другому… — я попытался выразить лениво дрейфующие мысли, получилось не очень внятно, но это было просто желание выразить их вслух. Без надежды получить ответ.

— Эх, ты, Малыш, не понимаешь. Молодой ещё, — Папаша Гийом сделал паузу, чтобы откашляться.

— Чего же? — я ожидал какую-нибудь короткую нотацию. Конечно же, она прозвучала: что мы, молодые, ещё можем ожидать от стариков?

— Твоя земля становится частью твоей души. Чем больше ты живёшь в этом грешном мире, тем больше к тебе прилипает. К концу пути уже становится непонятно: где ты, а где то, что ты вобрал в себя. Так вот, чувство земли неразрывно с твоей душой. Даже самый никчёмный человек приобретает эту связь. Пройдёт ещё немного времени, и ты сам поймёшь это.

— Получается, что новозеландцы ещё не приобрели этого чувства? — усмехнувшись, я продолжал дискуссию скорее скуки ради, чем из интереса к познаванию сути вещей.

В чём я, возможно, и был согласен с Папашей Гийомом, так это в том, что ответ на такого рода вопросы придёт позже. Со временем ты, действительно, сам придёшь к «правильным» выводам. Но только правильность выводов у каждого будет своя, как и жизненный опыт, который у каждого будет свой.

— Думаю, у новозеландцев как раз есть связь со своими островами. Их души несут отпечаток монолита своего народа.

— Видно, что во Франции нет монолита, — мои глаза продолжали быть закрытыми. Мне казалось, что веду разговор не с человеком, а с абстрактным голосом из собственного мозга.

— Не стоит выплёскивать желчь, Малыш, на свою страну, — звучал успокаивающий тон Папаши Гийома. — Франция без нас, конечно, выживет, а вот мы без неё?

«Стармех поднялся до высот народной философии Толстого», — саркастически заметил я мысленно, вспомнив уроки литературы матушки.

— А нужна ли нам такая страна? — выразил я вслух уже совсем крамольную мысль.

— Дурак ты, Малыш, — вздохнул Папаша Гийом. — Но с возрастом это пройдёт.

Открыл глаза, стармех встал на ноги, захлопнув откидной стул. «Морализаторство закончилась, — я зевнул, — как и шторм». Судно уже так сильно не качало — волны стихали.

— Пойду в каюту, отдохну, — он направился к выходу, но не успел подняться, как по трапу застучали шаги.

Вскоре из темноты возникла долговязая худая фигура Януша. Свет от лампы упал на его лицо. Я в очередной раз улыбнулся своему наблюдению за поляком. Никого не удивишь расхожим представлением о сынах Моисея: кочующий по миру народ с печалью в глазах. Однако Давид и Яков-Жак напрочь опровергали эти образы: деловитые, серьёзные, не всегда понимающие грубоватый юмор моряков, но, главное, с оптимизмом смотрящие в будущее — никакой вековой печали я не замечал в их глазах. И совсем другое дело Януш. Этот