Я помню музыку Прованса - Анн-Гаэль Юон Страница 6

Вышагиваю словно королева: волосы завиты плойкой, лакированные туфельки, коричневое бархатное платье. За все семь лет своей жизни я еще не встречала такой красавицы.

Прохожу мимо подвыпивших мужчин. У одного из них на коленях сидит женщина, он приобнимает ее за бедра. Глядя куда-то вдаль, она подносит к губам мундштук. На ней платье с декольте, глаза густо подведены, на губах красная помада. Деревенские парни чокаются, отпуская шутки.

К женщине подходит маленькая худенькая девочка лет трех и тянет ее за юбку. Мать не обращает внимания, но малышка не сдается. Один из мужчин ее прогоняет, злобно насмехаясь: «Иди поиграй в другом месте! Было бы хоть на что посмотреть!» Приятели хохочут, один из них кричит ее матери: «Не вздумай подкинуть нам еще одного! Да, ребята?» Новый взрыв хохота.

Один из этой компании гасит сигарету и берет женщину за руку. Она бросает взгляд на девочку и уходит со своим спутником. Им свистят вслед, на что парень отвечает непристойными жестами. Малышка остается одна и тихо плачет, опустив голову. Я подхожу к ней, беру за руку, и мы вместе пробираемся сквозь толпу. За кулисами суматоха. Увидев меня, отец сердито спрашивает, где я пропадаю, он уже обыскался…

Когда он поднимается на сцену и объявляет мой номер, зал затихает. Я вытираю влажные ладони о платье. Ноги немного дрожат. Боюсь пошевелиться, чтобы не помять темный бархат. Меня бросает в дрожь от мысли, что я могу разочаровать отца.

Выхожу на сцену под аплодисменты. В первом ряду мама ломает руки от волнения. Я бросаю взгляд за кулисы: отец раздражен, надо начинать, чего я жду, в конце концов? Рядом с ним я замечаю ту самую девочку в рваной кофточке. Растрепанные волосы падают ей на лицо. У нее грязный рот, мокрые от слез щеки. Я знаком приглашаю ее на сцену. Она бежит ко мне, хватает за палец и прячется в складках моего платья.

Я внятно объявляю:

– «Негритяночка», автор – Жан Рамо.

Я сглатываю слюну. Отец в ужасе от этой девчонки и делает мне знаки, но я не обращаю на него внимания и уверенно продолжаю высоким детским голосом:

Вот такого росточка, пяти-шести лет,

Негритяночка в платьице пестром,

Блики солнца играют среди темных черт,

На ногах – ботиночки с лоском.

Я сопровождаю чтение уверенными жестами. Интонация верная, публика внимает. Мое сердце стучит как бешеное. За моей спиной дрожит малышка.

А глаза ее смотрят по сторонам,

Люди думают: «Вот ведь умора!»

И белым огромным смеются глазам,

Этим шарикам из фарфора.

Ах! Знали бы вы, что это за взгляд!

Как ручонки хватают прохожих!

Ах! Знали бы вы, как зубки блестят:

«Прошу, господа, дайте грошик»,

Я медленно поворачиваюсь к девочке. Она цепляется грязной ладошкой за мой палец.

А впрочем, она и счастливой бывала:

Лежа в сарае на стружках,

Одно из поленьев себе выбирала,

Представляя, что это игрушка.

Но однажды поблизости свадьба была:

Невеста вся в белом, прекрасна.

И негритяночка вдруг поняла,

Что очень и очень несчастна.

О, белое платье! О, сон! О, мечта!

Все вокруг, словно свет, озаряет,

Даже больно смотреть – какова красота!

Здесь, внизу, такой не бывает!

Как хотелось бы ей точно так же сиять,

Поражать всех вокруг своей статью!

И она в магазине просит продать

За два грошика белое платье.

Но за грошики эти платьев не шьют –

Продавец не видал ни разу.

И сколько страдания передают

Эти два фарфоровых глаза!

Она слушает меня с широко раскрытыми глазами. Ей не больше трех лет, но ритм стихов нашел путь к ее сердцу. А мое сердце уходит в пятки. Я взглянула на зрителей – они смотрят мне в рот. Я уже не понимаю, зачем я здесь. Впадаю в панику, лоб покрывается испариной. Боюсь, что кудри разовьются. В зале мама задержала дыхание. Девочка посильнее сжала мой палец. Я не могу оторвать взгляд от ее дырявых ботинок. Из-за кулис отец подает мне знаки. Наши взгляды встречаются, и он шепотом подсказывает следующую строчку.

От горя хотелось ей умереть.

Как же так? Быть всю жизнь обреченной?

Так страстно белое платье хотеть,

Но так и остаться черной?

А как-то в соседнем увидя дворе,

Как с покойником гроб забивают,

Сама замечталась о смертном одре –

Как же это красиво бывает!

– А мне можно сделать такую кровать? –

Спросила она между делом.

– Зачем тебе это? – Чтобы поспать

В прекрасном платьице белом.

Отказали. Беда! Отказали опять!

И уже она грошик не просит,

Тех огромных глаз больше вам не видать,

И печаль ее ветер уносит.

У меня перехватило горло. Глаза, ослепленные светом маленькой сцены, наполнились слезами.

В день морозный она опустилась на снег,

Ей для счастья хватило бы ткани кусочка,

Ведь была негритяночка пяти-шести лет,

Вот такого всего лишь росточка.

А без белого платья она умерла,

Серый день был как будто простужен.

Знает ли кто-нибудь: на Небеса

Пускают черные души?

Я думаю, да, ведь снегом накрыло

Это черное тело в холодных объятьях,

На Рождество ей зима подарила

Именно то белое платье.

Наступает тишина. За кулисами отец с довольным видом кивает головой. Весь зал аплодирует! Мужчины встают, женщины комкают носовые платки и утирают слезы. Под крики «Браво!» я делаю лучший из своих реверансов. И предлагаю девочке сделать то же самое. Она испуганно улыбается и неуклюже приседает. Я шепчу ей на ухо: «Видишь, Люсьена, как все эти люди тебя приветствуют?»

10

На рыночной площади еще никого нет. Запахнув поплотнее куртку, Джулия выбирает столик на солнце и заказывает кофе. Из соседнего переулка доносится аромат свежеиспеченных круассанов.

Она улыбается, вспоминая вчерашний день, проведенный с Жаниной и Феликсом. «Странные какие постояльцы в этом доме престарелых», – думает она, поглаживая шапочку, которую ей подарила Мадлена. Шерсть мягкая, ряды ровные. Сразу видно, что вязальщица свое дело знает. Убирая шапочку в сумку, Джулия замечает нечто необычное. В шапочке лежит крошечный листок бумаги, полоска в несколько сантиметров. Джулия расправляет бумажку и читает написанное тонким наклонным почерком: Единственное, о чем никогда не пожалеешь, – это наши ошибки и заблуждения.

Она улыбается удивительной находке. Надо же, похожая на мышку пожилая вязальщица оказалась на редкость поэтичной и жизнелюбивой натурой. Джулия закрывает глаза и, продолжая размышлять о прочитанной фразе, наслаждается солнцем. Так и заснуть недолго. Вибрирующий телефон выводит ее из полудремы. Это редактор, интересуется, как успехи, и напоминает, что пора сдавать работу.

Джулия вздыхает, выпрямляется и открывает ноутбук. Кладет пальцы на клавиатуру и заставляет себя начать. Ничего не выходит. Она пишет фразу и тут же стирает. Слова звучат фальшиво. Не удается извлечь ни одного абзаца из чертовых записей в блокноте. Все нутро отказывается работать над этой книгой. Она злится на себя. Черт подери! Не в первый же раз пишет биографию! В прошлом году она меньше чем за два месяца закончила книгу, чьим автором значится кумир всех детей в возрасте до двенадцати лет. На прошлой неделе она на два дня раньше срока сдала четырехстраничное эссе об английской принцессе. И вот теперь тридцатитрехлетняя Джулия, обычно одержимая дедлайном не меньше, чем шоколадом с орехами, не может выбросить из головы бабушкин дневник. Он так и манит, хотя Джулия пытается о нем не думать.

Она вновь погружается в жизнь своего