На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко Страница 57

– Кто здесь? – спросила отрывисто, грозно.

Из призрачного сумрака, из-за перевернутой тачки показалась большая лохматая голова. Окатила оторопь, – вспомнилось, как рассказывала о домовом. Через мгновенье к ней шагнуло, встав в полный рост, человекоподобное существо, как показалось, в шерсти. В упор уставились на нее, блеснув, осколки одичалых глаз.

– Я есть Гервиг, – проскулило это жуткое, на сатану похожее создание, расправляя на плечах старую истертую попону, найденную в дровянике. – Не прохонять менья, Лида… Я не есть фор! Я бешать Дрезден… Мнохо фота! Я искать тебья. Мишя сказать: дом и большой дерефо…

Только теперь она с недоумением узнала одного из пленных немцев, которых подкармливала прошлой осенью. На нее смотрел жалкий, полубезумный оборванец. Смуглое лицо в густой щетине, горбатый нос, углисто-черная шевелюра взаправду делали его похожим на захудалого черта. Одет этот бродяга был убийственно легко: короткая шинелька, с болтающимся на пуговице хлястиком, грязные форменные штаны, дырявые ботинки.

– Как ты нашел меня? – растерянно вымолвила Лидия, оценивая происходящее и холодея от мысли, что беглеца найдут в ее дворе.

– Мишя! Мишя прифет передать! Дом и большой дерефо… Я малшик спросить, – он сказать.

Лидия с досадой вспомнила, что когда-то дядька Мишка Наумцев, ездивший в Пронскую, передавал поклон от пленного. Он, длинноязыкий, зачем-то и объяснил, где она живет.

– Я не поняла… Ты удрал? Сбежал из-под конвоя? – посуровела Лидия, в которой боролись жалость и непримиримое желание немедленно выгнать сумасброда.

– Да! Бешать…

– Вот что, друг любезный, – объятая решимостью, строго сказала Лидия. – Выходи и чеши-ка подальше! А лучше в сельсовет. Добровольно сдайся. Все равно от милиции не скроешься.

Гервиг вдруг скакнул назад и стал объяснять по-немецки, как будто хозяйка могла понять.

– Das ist nicht möglich! Jch will zu Hause unsinnig. Dort sind Eltern und liеве Lotta! Jch gehe nachts.[20]

– Какой там дом… – осадила Лидия, услышав знакомое со школы слово.

– Mein Vater sagte: wenn etwas schwer und mühsam ist, versuch’s, anstatt zu klagen.[21]

– Ну, довольно! Не лопочи! Я не понимаю. Выходи! – сердито крикнула Лидия. – Шнель!

Изможденный голодом, сгорбившийся скиталец вылез в дверь, как-то потешно, высоко поднимая колени. Лидию обожгли звероватые, воспламененные злобой глаза. Запоздало осенило, что он на краю помешательства. В рваной шинелишке собрался домой, в Германию.

Косясь на Лидию, на выставленные вилы, пленный бочком двинулся вдоль стены. И вдруг остановился, закрыв лицо бледными ладонями, зарыдал. Лидии стало не по себе, она смешалась. А хитрец, уловив это, бросился на нее отчаянным прыжком! Она с испугу дернула руками. Боковое острие тройчаток впилось немцу в бедро. Боль откинула Гервига назад, он схватился за рану. И тут же, затравленно оглянувшись, припадая на здоровую ногу, похромал к зарослям краснотала. На леваде еще раз оглянулся. И столько обиды, тоски было в плачущих его глазах, что Лидия отвернулась. На заостренном жале вил рдела ягодка крови…

2

В колхозном саду, млеющем в солнечном мареве, в затишке, упоительно пахло яблоневой и вишневой корой, дымом костров. В дивную музыку сливались возбужденные голоса птиц. Ватага садовниц хлопотала с утра, подгоняемая бригадиром – дедом Акимом, недавно вернувшимся из эвакуации в хутор. Он ворчал, лез женщинам под руки, делал замечания. Казачки в долгу не оставались. Стоило кому-то одной затянуть мелодию, как подруги дружно поддерживали. Песня крылатилась, крепла, хор звучал все слаженней. И Аким Иваныч, поначалу требующий прекратить пение, исподволь остывал. Смолкал, отходил в сторонку. И нередко замечали садовницы в глазах бригадира неведомую печаль…

В этот день Лидия работала молча, выглядела нездоровой. Черенок двуручной пилы, которой они с теткой Степанидой Слядневой опиливали ветки, выпрыгивал из ее ладони, шатался туда-сюда. Не давалась почему-то и обрезка: секатор на жердине то и дело проплывал мимо верхушек деревьев, с паутинными скрутками червей, щелкал по воздуху. Неладное с ней заподозрил и дед Аким, отрядил Лидию жечь костер… Волчьей хваткой держала душу необъяснимая вина. Нет, она не сомневалась в своей правоте. Этот обезумевший немец совершил побег. С какой стати она должна его укрывать? Наоборот, была обязана позвать людей и задержать преступника! Лидия этого не сделала, и за сокрытие факта появления его в хуторе может быть привлечена к уголовной ответственности. Эти понятия из юридического лексикона она хорошо запомнила в лагере… Теперь же, додумывая, что у него есть родители, жена или любимая, а, может, и ребенок, которые ждут так же, как она Якова, надеются на возвращение, – Лидия сочувствовала несчастному парню. И его попытка напасть уже не казалась такой опасной, как утром. Нехорошо, не по-христиански вышло. В этой жизни, вероятно, не спасешься небесными заповедями…

На полнеба разметало закатный пепел, – гривастые тучи, с пламенеющими краями, ускользали за горизонт. Смутный отсвет лежал и на земле. Вдоль дороги, ведущей в хутор, кровянисто отблескивали лужи. Лидия с тревогой смотрела на хаты, на речную излуку впереди. Подруги увлеченно судачили. И почему-то ни у кого не вызвала особого интереса новость, привезенная в полдень водовозом Антипом. Сцеживая питьевую воду в железный бак, он поправлял свои толстые, как лупы, очки, вытягивал востроносую мордочку и был неудержим в глуповатой оживленности:

– Шустрят милиционеры по всему хутору! Бегляка-немца шукают. Удрал из райцентра. И овчарка у них – у-у-у! Гавкает, аж страшно! Милиционеры с двух улиц зашли, чешут гребенкой! По-над речкой секлетарь сельсовета с компанией загоняют, как сома в гузырь. Теснят фашиста! Им и приказ дан: убивать на месте!

– А ты откуда знаешь? – засомневалась тетка Варвара Наумцева.

Антипушка забил чекой деревянную бочку, важничая, залез на сиденье, отвязал с грядки вожжи.

– Немец, дурак, вчера перед вечером к затопленному мосту приперся, у пацанов расспрашивал, кто, где живет. Секлетарю сын донес, а тот уже знал, что фриц сбег…

– Ей-богу, набрехал, – покачала головой тетка Варвара, суживая свои не по возрасту приметливые глаза. – Он пуговиц на ширинке не видит, а не то что расписал тут! Откуда немец, с луны упал?

– В Пронской были. Чой-то строили, – возразила Матрена Колядова. – Их бабы наши миловали, жратву кидали. Вон, у Лидки спроси.

Лидия вздрогнула. Но разговор перекинулся на другое, третье. И больше никто о сбежавшем пленнике не вспоминал.

А Лидия встревожилась еще сильней! Немец был слаб, и силы могли оставить его на берегу или на подворье, если снова приблудится. Свою непричастность уполномоченному НКВД она доказать не сумеет. И тогда… Лидия едва сдерживала себя, отвлекалась бабьей болтовней…

Подошли к выгону, подернутому пушковой травкой, в золотых звездочках горицвета.