История Германии в ХХ веке. Том II - Ульрих Херберт Страница 56

Таким образом, итог политики реформ в конце 1960‑х годов вновь не оправдал ожиданий. Уровень жизни населения ГДР в самом деле значительно повысился и был явно выше, чем в других странах СЭВ. В особо развитых отраслях экономики, прежде всего в области химии и строительства заводов, ГДР обогнала все другие страны СЭВ, хотя по техническому уровню и качеству продукции ей было еще далеко до пресловутого «мирового уровня». В то же время инфраструктуре, производству потребительских товаров, энергетике и хронически отстающему сектору услуг не уделялось должного внимания. Предполагалось, что такие отсрочки будут временными, пока модернизация ключевых секторов не придаст динамизма всей экономике. Но недостатки и узкие места в снабжении становились все заметнее и приводили к постоянному недовольству населения.

Оказалось, что экономическое творчество и эффективность не могут быть просто приказаны правящей партией. СЕПГ просто не смогла представить практические доказательства превосходства рационального социалистического управления экономикой над анархическим, иррациональным характером капитализма. Но это было связано в первую очередь не с тем, что партия постоянно мешала полным наилучших намерений технократам. Скорее, централизованное планирование само по себе было главным препятствием на пути экономического прогресса. Отсутствие плюрализма концепций и подходов, открытых дискуссий, стимулов к работе и конкуренции оказалось решающим препятствием на пути к динамичной и конкурентоспособной национальной экономике.

Конечно, распространение Новой экономической системы в начале 1960‑х годов сопровождалось и характерными идеологическими сдвигами. Подобно СССР, считавшему себя «государством всего народа», СЕПГ теперь описывала ГДР как такое «социалистическое общество, для которого характерны товарищеское сотрудничество и взаимопомощь. При социализме начинает становиться реальностью сообщество свободных людей, объединенное общим, свободным и творческим трудом»[50]. Понятие «сообщество» здесь вновь выражение стремления к целостности и против противоречивой реальности индустриальной эпохи модерна, ориентированной на различия интересов, конфликты и разнообразие. По словам Ульбрихта, искусство должно передать «героизм мирного труда», «людей, которые строят великие промышленные гиганты» или выполняют сварочные работы «на стальных опорах головокружительной высоты». ГДР была одной из самых промышленно развитых стран в мире, с баснословной 57-процентной долей промышленности в валовой добавленной стоимости, а промышленность, технологии и наука считались выражением истинного гуманизма, в то время как критика технологий и прогресса считалась выражением буржуазного декаданса и «капиталистического культурного разложения»[51].

Здесь таилась почва для новых противоречий. Более либеральный климат, который стал заметен в культурной и научной политике после начала экономических реформ 1962 года, повлек за собой более открытые дебаты и новые формы искусства. Ученые-естественники жаловались, что им приказывают выйти на мировой уровень, но не разрешают обмениваться идеями с передовыми западными учеными. Юристы указывали на недостаточное развитие правового государства в ГДР. Писатели описывали деформации личности при социализме. Артисты кабаре, такого как лейпцигская «Пфеффермюле», высмеивали перекосы в планировании и дефицит: неудивительно, что через некоторое время СЕПГ отреагировала на это резкой отповедью. Поводом стала критика политической системы ГДР со стороны Роберта Хавемана. В 1943 году этот знаменитый физик-коммунист был приговорен к смертной казни нацистским судом, затем казнь была отложена из‑за «деятельности, полезной для военных нужд»; до 1945 года он просидел в бранденбургской тюрьме. Это обеспечило ему почти сакральное положение в ранней ГДР. Однако после ХХ съезда КПСС Хавеман превратился в критика сталинизма и с тех пор призывал к соединению социализма и демократии. Хотя он видел в ГДР «решающий шаг вперед в истории Германии», он считал, что некоторые тенденции ГДР «выглядят как воспроизведенные фашистские поведенческие нормы и способы мысли». Снова есть [главная] партия, скучная, полностью подмятая пресса, всевластная тайная полиция, парламент без оппозиции, официальная культурная политика, вмешивающаяся во все вопросы искусства и литературы, навязанное государством мировоззрение и государственное подавление любых отклонений от правящей „идеологии“»[52]. Это были неслыханные слова, за которые другие, менее заметные критики были бы упечены в тюрьму на долгие годы. Но Хавемана сперва лишь исключили из СЕПГ и уволили с должности профессора Университета имени Гумбольдтов, и только в 1966 году поместили под домашний арест. Руководство партии увидело в критике Хавемана, которую он опубликовал и в западных СМИ, подтверждение своей убежденности в том, что оно зашло слишком далеко со своей «мягкой волной» в культурной политике ГДР.

В результате в декабре 1965 года либеральная линия культурной политики была отменена, и было принято решение об ужесточении контроля над наукой и культурой в соответствии с линией партии. «Некоторые деятели культуры, – сказал Ульбрихт, – поняли большую творческую свободу, которая существует в нашем общественном строе для писателей и художников, как отказ уполномоченных органов общества от любой направляющей деятельности и как предоставление свободы нигилизму, полуанархизму, порнографии или другим методам [!] американского образа жизни»[53]. Реакцией стала жесткая культурная политика, разрушившая на долгие годы все надежды на более открытую дискуссию, культурный динамизм и творческую свободу в ГДР.

ПРАГА И БОНН

Если в ГДР предварительные попытки реформ в обществе и культуре были с декабря 1965 года пересмотрены в пользу жесткой линии, то в других странах СЭВ события развивались иначе. Здесь также имелись значительные экономические проблемы, но стимул для далекоидущих экономических реформ, особенно в Польше, Венгрии и ЧССР, был более тесно связан с культурной открытостью и свободными дискуссиями, что резко критиковалось СЕПГ, поскольку, по словам министра культуры Клауса Гизи, опыт показал, что «любая интеллектуальная дискуссия может превратиться в политическую»[54].

В ЧССР и экономические реформы пошли дальше, чем в ГДР. Здесь реформаторы в руководстве компартии пытались включить элементы рынка в социалистическую экономику и допустить плюрализм политических дебатов. Это быстро натолкнулось на сопротивление консервативного крыла партии, которое в 1967 году вновь взяло верх и обрушилось с репрессиями на политических критиков и писателей. Но после избрания Александра Дубчека лидером КПЧ в январе 1968 года реформаторы одержали верх и форсировали процесс демократизации, который на Западе окрестили «Пражской весной». Отмена цензуры, фундаментальные экономические реформы и пересмотр роли коммунистической партии были самыми важными целями. Социализм должен был сохраниться, но обрести «человеческое лицо». Вызванная такими импульсами динамика породила среди населения ожидания перемен, подобных югославским, но которые носили бы прежде всего социал-демократические черты. В частности, манифест «2000 слов», опубликованный в конце июня 1968 года и подписанный многочисленными писателями и интеллектуалами, сформулировал цели такой плюралистической демократии[55].

В СССР курс реформ КПЧ был первоначально одобрен новым лидером партии Брежневым и охарактеризован как внутреннее дело ЧССР. Когда же требования демократизации расширились и студенческие демонстрации произошли и в