На червленом поле - Мария Воробьи Страница 51

Он кивнул мне, и мы так и сделали. Долго потом я не видела его и специально не искала, хотя любопытство глодало меня. Но я прождала месяц и вновь велела привести его ко мне.

– Я исполнил, как вы велели, о госпожа моя.

Но меня интересовало не это. Я и так знала, что он сделает ровно так, как я скажу.

– Я хотела спросить тебя еще. Что случилось в тот день? Что такого важного произошло, почему ты хочешь отметить именно его?

– В тот день на ложе болезни умер архитектор Джотто ди Бондоне. В тот день на конкурсе по обновлению дверей флорентийского баптистерия неизвестный никому Лоренцо Гиберти превзошел именитого мастера Филиппо Брунеллески. В тот день на винограднике под Римом была найдена статуя Лаокоона и его сыновей. В тот день изменился состав почвы и состав воздуха – изменился незаметно, но необратимо. Именно поэтому тот, кто пришел к вам ночью, смел прийти – а утром уже не смог выдержать такого ночного своего греха. Мир слишком изменился за один день. Поэтому вы, будучи бесплодной утром, как старая олива, в ту ночь понесли ребенка. Поэтому вы, будучи бессильной вечером, утром силу обрели. Время такое настало.

– Как же изменился мир? – спросила его я.

– Все очень просто, – ответил мой гость. – Началось Возрождение.

Глава 40, в которой много говорится о стекле

На беду свою, на слезы жены своей, на сиротство детей своих Джоффре де Борха отправился в Мессину.

Город Мессина, стоящий на трех колоннах, одна из которых обвалилась, вторая потрескалась, а третья была целая, был поглощен морем. Задрожала Мессина, задвигалась. Поднялась высокая волна, обрушилась на город.

Большую жатву, кровавую жатву собрало море. Многие сгинули в пучине. Многих недосчитались.

Но Джоффре море не унесло. Джоффре море оставило. Каменные своды дворца обрушились на него, и выгнули ему грудь, и выпустили ему кровь.

Его нашли и привезли к жене, в Скуиллаче. Долго смотрела на него Мария, а потом спросила:

– Вот что бывает, когда люди разбиваются? Как хрупки люди. Люди хрупки, как стекло.

Все подивились ее спокойствию. Летели встревоженные письма – письма, полные горя. На похороны брата примчался только Сезар, поддерживал вдову за локоть. Но вдова словно не нуждалась в утешении.

– Всем бы быть в горе такими твердыми, как вам, благородная донна, – сказал ей деверь – Сезар.

– Я его любила, – сказала Мария, качая на руках крошечного Франческо, пока ее дочери тихо и настороженно сидели в углу детской. – Я его любила. Не думай, что я его не любила. Я его любила, но люди хрупки: они разбиваются, как стеклянные вазы. Люди не сильно прочнее стекла.

Сезар построил рожицы младенцу, погладил трех девочек по головам и понесся дальше: быть орудием отцовской воли. А скорбь по брату осталась сидеть у него на плечах.

Мария велела закупать ковры. Весь замок она заполнила коврами. Когда дочери выходили на улицу, она велела расстилать ковры перед ними и запрещала ступать по голой земле или камню. Она стала бояться скатиться ночью с кровати и упасть, поэтому спала на полу, обложившись подушками, и дочерей клала рядом с собой. Все столы она укрывала тремя слоями скатертей, даже столы в студиоло, предназначенные для написания писем. Она оборачивала тканью ножки стульев.

Но белокожие ее дочери бились бог знает обо что: разноцветные синяки расцветали на их ногах и руках. Тогда она велела надевать им как можно больше одежды, по три пары перчаток, по три слоя чулок, по три камизы[29]. Бедные девочки соловели и прели от жары, а мать лишь приговаривала:

– Люди не прочнее стекла. Люди сделаны из материала, подобного стеклу. Люди подобны стеклу. Люди сделаны из стекла. Если вы будете недостаточно внимательны, вы можете разбиться, как ваш бедный отец. Что-то смахнет вас с полки – и вы разобьетесь, разлетитесь на тысячи мелких осколков. Я не допущу такой судьбы, стеклянные мои дочери.

Во второй раз явился Сезар в Скуиллаче. Взметенный тревожными письмами, отправленными писцами и кастеляном замка, он приехал, чтобы убедиться самому, не наговаривают ли на его невестку.

Увидев все это, он думал недолго. Велел служанкам одеть девочек нормально, снял метр ткани с упарившегося, почти сваренного младенца, пришел говорить с невесткой, которая была в ужасе от его действий.

Она лежала на полу среди подушек и говорила:

– Не подходите, синьор, вы меня разобьете. Почему вы так жестоки со мной? Вы ведь брат моего мужа!

Сезар подумал, что бессмысленно ее переубеждать, как внезапно она вытащила из груды одеял и подушек бесстыдно обнаженную ногу, подняла ее высоко, чтобы он рассмотрел, задрала платье. Сезар вначале скривился – вдова брата! – но после увидел, что пальчики на ногах действительно стеклянные, и колено стеклянное тоже, и стекло идет уже по всей ноге, поднимаясь к бедру, смешиваясь с плотью.

Он выбежал из комнаты к детям, размотал младенца – но тот был розовый и человеческий.

Велел раздеть племянниц. Молочные мамки за эту вольность смотрели на него с неодобрением, но ему было все равно.

Младшая – трехлетняя – была еще слишком мала, чтобы впечатлиться страхами матери. Была вся теплая, гладкая, розовая, обыкновенная. Сезар выдохнул, велел ее одеть.

Средняя – пятилетняя – была тревожна, как мать. Пальчики ее ног были стеклянными.

Старшая – семилетняя, – будучи голой, перед взрослым мужчиной жалась. Нога у нее была не хрустальная, а железная.

Сезар спросил:

– Почему?

Она ответила, пока ее одевали:

– А я не разобьюсь, я железная и смелая.

Сезар засмеялся, поцеловал ее в лоб и сказал:

– Нет. Ты и так не разобьешься, отважная девочка. Тебе для этого стальная пятка не нужна.

Долго он думал, что делать со средней девочкой.

В конце концов он велел вывести во двор самую восхитительную белую кобылу, которую только мог сыскать в округе. Гриву ее он велел украсить цветами и лентами, и укрыть ее велел самой красивой попоной, которую только могли найти в замке.

Он взял девочку на руки и поднес ее к узкому окну, показал ей лошадь. Спросил:

– Нравится?

Лошадь нравилась, и очень, и Сезар покатал племянницу. Потом он проводил ее в сад и дал нарвать все цветы, которые ей приглянулись. Потом он показал девочке живописный ручей и как весело прыгать через него. К исходу третьего дня она забыла материнский страх, и пальцы ее стали розовыми.

Тогда Сезар повелел готовить две кареты: одну полностью обить подушками, чтобы везти в ней донну Марию,