Благовест - Алиса Клима Страница 5

– Да, да! – Полька подперла лицо руками, лежа на вагонке. – Расскажите!

– После смерти в ад попали убийца, на чьей совести было немало жизней, и писатель, написавший единственную книгу. Они горели в аду веками, но однажды утром писатель обнаружил, что убийцы больше рядом нет. «Господи! – взвыл писатель. – Почему же Ты простил убийцу, а я – писатель, продолжаю жариться в геенне огненной? Где Твоя справедливость?» – взмолился он. Бог тогда сказал: «Он убил несколько человек, и на том вред его для человечества был исчерпан и не имел последствий. Твоя же вредная книга будет отравлять не одно поколение. Вот за то и гореть тебе вечно!»

– Ух ты! – Полька покачала головой.

–Так вот, мой юный спудей[2]. Мудрость. – Мирра Евсеевна отвлеклась от шахматной доски. – Вред, приносимый нашим душе и разуму, может быть пагубнее любого физического уничтожения.

– Нет, правда в точку! – Клавка широко зевнула. – Пойду-ка я посмотрю на актовый зал. Надо еще граммофон у Ларионова забрать. Паздеев обещал колонки снять с вышек. Звук будет, как на Красной площади седьмого ноября!

Клавка спрыгнула с вагонки.

– Клава, не забудь накрыть чехлами инструменты! – крикнула ей вдогонку Инесса Павловна. – Мирра, тебе – шах!

Мирра Евсеевна всплеснула руками.

– Полина, с вас двести граммов хлеба, – сурово сказала она.

– А это за что? – нарочито возмутилась Полька.

– За притчу, – ухмыльнулась Мирра Евсеевна. – Я из-за нее проигрываю.

– Дам, если проиграете, – ловко отвертелась Полька. – Пока – только шах!

– Эта девочка далеко пойдет, – засмеялась Мирра Евсеевна. – Ешьте, Полина, ваш хлеб, вам не повредит несколько лишних граммов. Готова отдать свои пятьдесят.

– На эту тему есть анекдот. – Анна Ивановна Балаян-Загурская не поленилась подойти к столику, и все весело переглянулись, потому что еще минуту назад она кемарила. – «Владимир Ильич, к вам ходоки! – Да? А что они принесли, батенька? – Свежей рыбки. – А шли они сколько? – Две недели. – Детям, все детям».

Полька прыснула и уронила голову в подушку, а Мирра Евсеевна покрутила у виска пальцем. Загурская побрела обратно на рыдван, как называла Мирра Евсеевна диванчик дневальной «Романовой», угнанный откуда-то после пожара Пузенко. Полька смеялась уже истерически, а Загурская подмигивала той с рыдвана «мадам Рекамье», считая, что развеселила Польку анекдотом.

– Загурская опять «свежачок» подкинула, – шепнула Полька женщинам и снова уткнулась в подушку.

Вера закончила работу по наряду около четырех часов и вернулась в барак как раз, когда Мирра Евсеевна предложила ничью Инессе Павловне. Та охотно согласилась: партия затянулась, а Инесса Павловна мечтала почитать. Мирра Евсеевна заманила Польку немного поучиться шахматной науке, и Полька увлеченно погрузилась в «е2—е4».

В этот вечер Вера пребывала в состоянии радостного возбуждения. С момента неожиданного отъезда Ларионова в Москву она сотни раз прокручивала день у старого дуба, когда Ларионов не мог отпустить ее ступню в стремени. Воскрешала мысленно его движения, дыхание, взгляд. Бесконечно мусолила в голове их разговоры. Она млела, вспоминая лицо Ларионова, когда тот увидал ее в рубашке без нижнего белья, мольбу в глазах, когда она сидела в брюках и сапогах, поджав по-турецки ноги, его с трудом скрываемое волнение при любом прикосновении.

Друзья замечали эту улыбку, возникавшую невольно и неожиданно на ее отрешенном, расслабленном лице, и хихикали. Вера же не старалась даже притвориться, что Ларионов ей безразличен или что ее настроение не связано с любовной игрой.

Она ничего не объясняла и просто буйно цвела, как быстро распустившийся пушистый куст сирени весной: вот цветочки сжатые и упругие, и куст сирени кажется почти бесплодным, и вдруг наутро под окном благоухает, качается под тяжестью ветвей пышная, свежая лиловая гроздь.

Несмотря на то что она по-прежнему недоедала и была худа, внутреннее свечение, радость, женственность, проступившие из-под дикобразьих иголок, словно преобразили ее внешне: исчезла заостренность черт, линии скуластого лица стали мягче, глаза – глубже и влажнее, походка – спокойнее и увереннее.

Ларионову казалось, что она даже стала больше схожа с собой юной. Увидав ее теперь впервые, он бы сразу узнал в ней свою Веру.

Инесса Павловна любовалась превращением Веры из измученной страданиями и печалью девушки в цветущую и соблазнительную чем-то своим, особенным, молодую женщину. Вера не была от природы жеманницей, хотя в последнее время ее часто видели флиртующей со всеми подряд. Но Инесса Павловна понимала, что Вера кокетничала не во имя популярности, а потому, что находилась в состоянии эйфории от отношений с Ларионовым. Наверняка сейчас ей было под силу за день вырубить норму целой бригады на делянке. И именно эта бушующая молодая энергия сносила волной все, что возникало на пути.

Инесса Павловна была уверена, что по мере прохождения такого высокого уровня возбуждения Вера когда-нибудь утратит избыточную экспрессивность в общении со всеми вокруг, и в особенности с мужчинами. Предельная степень возбужденности царила именно потому, что рядом был Ларионов. Он стимулировал ее собственным к ней интересом. Если бы Ларионов сию минуту вдруг исчез из виду, Вера бы в тот же миг успокоилась, и от ее флирта не осталось бы следа. А мужчины долго недоумевали бы, куда испарился задор.

Вера, как натура творческая, нуждалась в поощрениях, которые для нее, как подметила Инесса Павловна, исходили либо от достижений на образовательном и общественном поприщах, либо от внимания Ларионова. Когда тот исчезал, невозможно было не заметить, как скоро Вера впадала в анабиоз. Она не питала ни к одному мужчине ни малейшего искреннего интереса, тем более с той интенсивностью, с какой испытывала влечение к Ларионову.

Инесса Павловна думала, что в этом угадывалось нечто невротическое, и в глубине души именно из-за этого боялась перевода Ларионова. Считала, что Вере придется проходить через серьезную депрессию при расставании, и поэтому все настойчивее рекомендовала той признать свою привязанность (если не сказать – зависимость) и наконец объясниться, полностью доверившись мужчине.

Но дело все не двигалось…

Вера вошла в барак. Радостно пожав руку Инессе Павловне, она плюхнулась на вагонку и вытянула ноги.

– Боже! Я устала. Все было замечательно. Но посуду мыли ледяной водой. Дров дали мало, греть было нечем! Кто выиграл?!

– Ничья, – засмеялась Урманова, вспоминая анекдот Балаян-Загурской. – Клава в клубе.

– После ужина – танцы! – воскликнула Вера. – Я не танцевала с прошлой весны. Как это странно… Ужасно хочу танцевать!

– Это заметно, – многозначительно улыбнулась Мирра Евсеевна, а Полька посмотрела на Веру с неподдельной радостью.

Наташа Рябова тихо сидела на вагонке, уныло уставившись в пространство. В последнее время