Звезда морей - Джозеф Виктор О'Коннор Страница 5

В восемь часов утра камбузная команда раздавала ежедневный паек: полфунта галет и кварту воды на каждого взрослого, а на ребенка — половину этого роскошного угощения. В четверть десятого устраивали перекличку. Умерших за ночь выносили из трюма, чтобы впоследствии избавиться от тел. Порой спящего Призрака принимали за покойника, и его товарищам-оборванцам приходилось заступаться за него. Фанерные койки торопливо поливали водою из шланга. Драили швабрами полы. Одеяла собирали и кипятили в моче, дабы истребить вшей, разносивших чесотку.

Подкрепившись, трюмные пассажиры одевались и поднимались на верхнюю палубу. Одни прогуливались на чистом холодном воздухе, другие садились на палубу и просили милостыню у матросов, третьи наблюдали сквозь чугунные решетки, запертые на два поворота ключа, как мы, пассажиры первого класса, под шелковыми навесами пьем кофе с пирожными. Бедняки оживленно обсуждали, как удается сохранить сливки свежими для богатых. Некоторые утверждали, что для этого в сливки полезно добавить каплю крови.

Первые дни путешествия тянулись мучительно медленно. В Ливерпуле пассажиры, к своему изумлению, узнали, что корабль высадит их в Ирландии, прежде чем вступит в противоборство с Атлантикой. Услышав такие вести, мужчины с досады начали пить, а потом, опять же с досады, драться. Большинство трюмных пассажиров продали все, что у них было, дабы купить билет до Ливерпуля. Многих ограбили в этом злополучном жестоком городе, обманом выманили у них то немногое, что оставалось: под видом американских долларов всучили им груды оловянных кругляшей грубой чеканки. И вот теперь их везут обратно в Дублин, откуда они бежали неделями ранее, решившись (или, по меньшей мере, намереваясь решиться) более никогда не видеть отечества.

Теперь же их лишили и тени надежды. Мы преодолели зыбь злонравного Ирландского моря, ошвартовались в Кингстауне, дабы принять провиант, потом поползли вдоль изрезанного юго-восточного побережья, направляясь в Куинстаун в графстве Корк. (Или «Ков», как его называют по-гэльски.) Многие наблюдали, как за бортом тянется Уиклоу, или Уэксфорд, или Уотерфорд, с такой болью, точно с их гниющей раны сорвали целебную припарку. Неподалеку от мыса Форлорн-Пойнт чахоточный кузнец из поселка Банклоди перепрыгнул через леер верхней палубы: последнее, что видели с корабля — как он медленно плывет к берегу, прилагая остатки сил, дабы вернуться туда, где его ждет неминуемая погибель.

В Куинстауне на корабль взошла еще сотня пассажиров — в состоянии настолько ужасном, что прочие по сравнению с ними казались членами королевской семьи. Я видел одну старуху, похожую на груду лохмотьев, которая с трудом одолела сходни и испустила дух на палубе бака. Дети ее, однако же, умоляли капитана отвезти ее тело в Америку. Заплатить за погребение им было нечем, но и бросить тело на причале они не могли: не вынесли бы такого позора. Ее престарелый хромой супруг лежал на причале: у него был голодный тиф, и путешествие явно было ему не по силам — жить ему оставалось считаные часы. Нельзя было допустить, чтобы перед смертью его глазам открылось подобное зрелище.

Капитан отказал. Он был квакер, не чужд состраданию, однако ж его связывали правила, преступить которые он не решался. Слезные мольбы продолжались без малого час, и капитан все же смягчился: был избран и воплощен в жизнь компромиссный вариант. Тело старухи завернули в одеяло с капитанской койки, спрятали под замок, а после выхода из порта незаметно выбросили за борт. Делать это пришлось ее родне. Матросам прикасаться к трупу запретили, дабы избежать заражения. Четвертый механик, который вопреки распоряжениям все же вызвался им помочь, впоследствии рассказывал: лицо старухи изуродовали ножом до неузнаваемости, опасаясь, что течением ее отнесет обратно в Кроссхейвен и бывшие соседи опознают тело. Среди тех, кто беден настолько, что не заслуживает стыда, стыд порой длится дольше, чем жизнь. Унижение — единственное их наследство, отречение — та монета, которой его выплачивают.

Тяготы последнего рейса еще более усугубили и без того плачевное состояние «Звезды», срок службы которой близился к завершению. За восемьдесят лет она перевезла немало грузов: пшеницу из Каролины для голодающих Европы, афганский опиум, черный порох, норвежский строевой лес, сахар с Миссисипи, африканских рабов для сахарных плантаций. За свое существование «Звезда» равно служила и высоким, и низменным человеческим инстинктам, и те, кто ходили по ее палубе, касались ее бортов, причащались тех и других. Капитан корабля не знал (а может, не знал никто), что по завершении этого плавания ее ждут доки Дувра: там она кончит дни как плавучая тюрьма для преступников. Кое-кому из трюмных пассажиров помощник капитана поручал задания: чинить бочки, конопатить швы, делать столярную работу, шить саваны из парусины. Им завидовали товарищи, не имевшие ремесла, или те, чье ремесло в Ирландии сводилось к уходу за овцами — занятие на борту корабля столь же бесполезное, каковым оно, несомненно, окажется в трущобах и притонах Бруклина. Работа на борту означала прибавку к пайку. Для некоторых это значило выжить.

На борту «Звезды морей» не было католического священника, но порой методистский цитировал нам днем на шканцах строчку-другую, с которой не поспоришь, или читал вслух Священное Писание. Он предпочитал Левит, Маккавейские книги и пророка Исаию. Рыдайте, корабли Фарсиса, ибо он разрушен[8]. Некоторым детям его пылкость внушала страх: они умоляли родителей увести их отсюда. Но многие оставались его послушать — в том числе и для того, чтобы унять скуку. Подвижный, сердечный, с небольшой головой, священник вставал на цыпочки и дирижировал зубочисткой, а слушатели пели строгие гимны его конфессии, тексты которых были величественны, точно гранитные надгробия.

Господь — наша помощь в былые века,

Надежда на дни, что грядут,

Он — наше прибежище в злые шторма,

Господь — наш предвечный приют[9].

Призрак в трюме спал, не слыша их пения.

А потом вновь опускался сумрак. Призрак восставал со своего кишащего блохами зловонного ложа и, точно одержимый, поглощал паек. Подле него оставляли в ведре еду, и, хотя кража съестного на «Звезде» была обычным делом, у Призрака ни разу ничего не украли.

Съеденное он запивал водой. Раз в двое суток брился. А потом облачался в ветхую шинель, точно в воинские доспехи, и уходил в ночь.

Пассажирские помещения в трюме располагались ровно под верхней палубой, полусгнившие доски их потолка были хрупкие, как галеты, спасавшие обитателей трюма от голодной смерти. И порой в трюме