Олений колодец - Наталья Александровна Веселова Страница 47

– Я постараюсь, – едва удерживая слезы, искренне пообещал тринадцатилетний отрок.

* * *

Странно или нет, но в этот зловеще сухой, хотя уже и не такой жаркий июльский вечер в знакомой антикварной лавке, где не раз и не два делал раньше приятные покупки, Савва прельстился именно олененком, правда, вполне спасенным – эмалевым, с серебряными копытцами и черными агатиками глаз, при заботливой рыжей маме, на сочной малахитовой лужайке… Вдвоем они легко уместились бы на детской ладошке, что трогало и радовало сердце. Он уже полез в карман джинсов за бумажником, когда краем уха уловил сбоку возмутительную фразу: «…и вам повезло, что вы зашли именно к нам. Вам за этот империал нигде больше двадцати пяти не дадут. А я предлагаю тридцать!» Савва повернулся в сторону стеклянного прилавка с красовавшейся алой табличкой: «Мы всегда оценим вашу вещь дороже, чем другие!» Незнакомый – наверное, новый – оценщик с невероятно рыцарским видом и манерами аристократа в пятом поколении сдержанно улыбался смущенной женщине средних лет – худенькой, русоволосой, в голубом платье, в чем-то неуловимо провинциальной – он уже отметил ее раньше по какой-то невзрослой растерянности, с которой она огляделась, когда вошла. Между ними на замшевом коврике лежал полновесный царский десятирублевик, в котором было не меньше семи с половиной граммов чистого золота, – а клиентка с робкой улыбкой уже тянула из белой сумочки паспорт! Такого столбовой дворянин Барш вынести не мог хотя бы по внушению крови. Он шагнул в сторону благородного мошенника и рявкнул громовым голосом:

– Ты что творишь, мерзавец?! Эта монета не может стоить меньше семидесяти пяти тысяч! Я бы смолчал, если б ты ей семьдесят предлагал, бизнес есть бизнес, – но не так же человека обманывать!

Женщина испуганно сжала тонкими пальчиками свой червонец, а оценщик счел за благо не спорить и судорожно оглянулся на внутреннюю дверь, боясь появления разгневанного хозяина с последующей неприятной разборкой. Но Савва не жаждал крови – ему просто приятно было сегодня выступить в извечной христианской роли «защитника обидимых».

– Девушка, пойдите лучше в другой магазин – налево и сразу за углом… – мирно предложил он, обернувшись к спасенной, но, увидев во влажных женских глазах странную затравленность, тотчас понял: ей заморочат голову в следующем антикварном точно так же, как в этом, и неожиданно, на том же взводе, ляпнул: – Хотя давайте я вас туда провожу… – И он толкнул перед ней дверь на улицу.

– Спасибо… Спасибо вам огромное… – прошептала она, шагая за порог. – Если б вы знали, сколько всего со мной тут у вас случилось…

«Точно – приезжая, – мысленно вздохнул Савва. – С питеркой у него бы такой номер не прошел…» – и спросил, подстраиваясь под ее неширокий шаг:

– Вы издалека к нам?

Она кивнула:

– Из Владивостока.

– Ого! – это как раз был город его детской мечты, осуществление которой он откладывал из года в год по душевной лени. – Я всю жизнь туда собираюсь и все никак не доеду. Хорошо у вас сейчас, должно быть: океаны со всех сторон, ветер свежий…

Женщина даже не улыбнулась в ответ, и что-то такое горестное почудилось во всем ее облике, что захотелось извиниться. Савва смущенно переменил тему:

– Не купил я из-за вас сегодня в этом разбойничьем гнезде олененка…

Она искоса глянула на ходу и переспросила с неподдельным изумлением:

– Олененка?!

Он подумал – да, действительно, со стороны, наверное, диковато, что здоровый мужик в начале шестого десятка рассуждает о покупке детской безделушки, – и поспешил неуклюже оправдаться:

– Да, такой серебряный, эмалевый, с мамой… У меня коллекция, понимаете… Мой прадедушка…

И тут что-то случилось. То ли именно в этот миг «звезды Сад-ад-Забих встали в сочетание с созвездием Водолея»[50], то ли шальное петербургское солнце мягко стукнуло коренного жителя по темечку, а скорей всего, просто особое летнее городское одиночество сыграло тонкую шутку, – только Савва Барш вдруг взял и замедлил шаг. Ему вдруг показалось очень важным, чтобы именно эта золотая с синим, как сегодняшний небосвод, женщина не посчитала его питерским чудаком и поняла правильно – только и всего. И за те полкилометра, что они медленно шли плечом к плечу до следующего антикварного салона, он успел рассказать ей самое главное: как сто пять лет назад прохладным апрельским утром умирал во-он на той улице смертельно раненный молодой мужчина на руках у своего единственного друга и в последнем бреду почему-то просил спасти невиданное средь каменных стен лесное животное… И как тот самый друг, легко и благостно угасая в девяносто, вдруг попросил о том же самом своего сентиментального внука.

Вот так. Теперь она будет считать его не только чудаком, но и придурком.

Но женщина из Владивостока остановилась, как налетев на стену, посреди улицы, развернулась к нему лицом и, оказавшись на полголовы ниже, подняла переменчиво-голубой, словно наполненный соленой водой Тихого океана взгляд – и неожиданно принялась горько восклицать:

– И он так и не понял, как звали жену его друга?! И вы не поняли?! Но ведь это же ясно – Оля! А он ласково называл Олененком! Оля была в опасности! Именно ее он просил спасти! – и убито добавила: – Но никто не спас…

Мгновенная зарница сверкнула у Саввы в голове, пронзила душу. Его губы дрожали, когда он едва вымолвил:

– Господи… Господи… Как легко у Тебя все… И как трудно… – он заглянул в глаза прозорливой гостье: – Но как же вы… Вот так сразу… Не понимаю… Никогда не пойму…

Она пожала плечами:

– Все еще проще, чем вы думаете: дело в том, что… В общем, Олененок – это я.

Часть 3

Глава 1. Красная горка

Зима в тот год была Страстной неделей,

И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал.

М. Волошин

Чинно обвенчаться после Успенского поста, как запланировали еще в жуткие солнечные дни июльского мятежа, Савва и Оля не сумели: в августе Олина мать, далеко не старая женщина из убежденных «зимогорок», неожиданно занемогла. Навестив встревоженную семью в Левашово, Оля вернулась в Петроград, подкошенная собственным впечатлением, – она откуда-то точно знала, что мама не поправится, а умрет. «У нее на лице печать смерти, понимаешь? – серьезно сказала она на платформе Финляндского вокзала, взяв под руку радостно ее встретившего жениха. – Я, как только вошла в комнату и взглянула на маму, – так у меня упало сердце. Все кругом изо всех сил уговаривают ее