Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 43

Но с каждым прожитым и пережитым на Сахалине днем это прошлое становилось все призрачнее и дальше…

В один из необычно ясных и солнечных февральских дней местные гиляки, нанимаемые зимой для доставки с материка почты, доставили ценное денежное письмо от отца Ольги Владимировны. Сообщая о скоропостижной смерти ее мачехи, отец прилагал к письму триста рублей.

Не слишком огорчившись известию о смерти женщины, которую она так ни разу и не повидала, денежному переводу Ольга Владимировна обрадовалась, как ребенок. Два-три месяца назад Ландсберг настоял, чтобы ссудить ей в долг — иначе она не соглашалась — небольшую сумму на аренду помещения, лекарства и медицинские расходные материалы. Теперь у Дитятевой появилась возможность не только вернуть долг, но и произвести дополнительные закупки, а также оказывать благотворительную помощь своим неимущим пациенткам. Кроме того, был решен отложенный до начала весенней навигации вопрос с возможностью покупки билета второго класса до Одессы — если, паче чаяния, ей все же придется уезжать.

Но придется ли? И хочет ли она нынче уехать? Акушерская практика у Ольги Владимировны с помощью жены окружного начальника вроде наладилась. Более того: деньги за визиты состоятельных пациенток стали представлять хоть и тоненький пока, но все же постоянный финансовый ручеек. Этот ручеек позволял ей в полной мере заботиться о неимущих сахалинках.

И, конечно же, Ландсберг. Если у Ольги Владимировны и были поначалу какие-то сомнения относительно правильности сделанного ею выбора в пользу фиктивного брака, то время показало полную их беспочвенность. Более того: Дитятева стала ловить себя порой на досаде, которую вызывает у нее неизменная холодная корректность этого человека. Неужто он и вправду совершенно равнодушен к ней? Ольга Владимировна одновременно и боялась того, что когда-нибудь увидит в глазах Ландсберга нечто большее, чем почтительное внимание, и чисто по-женски огорчалась тому, что мужчина, с которым она живет под одной крышей, совершенно не проявляет к ней интереса.

Ретроспектива-6

Пролетела незаметно первая зима на каторжном острове для Соньки Золотой Ручки. С опозданием, но все ж пришла на Сахалин и весна 1887 года. Майское солнце окончательно растопило снег в посту Александровский, и лишь помойки, засыпанные шлаком и золой, почти до середины июня хранили в своей зловонной глубине последнюю наледь минувшей зимы.

С первой весенней зеленью на Сахалин пришло время «генерала Кукушкина» — время почти массовых побегов из-под надзора бродяг и самых отпетых арестантов-кандальников. Побег зимой — дело совсем гиблое, а вот весной прокормиться в тайге и попытаться добраться до самого узкого места Татарского пролива, а там и до материка желающих хватало. Обычные разговоры в тюрьмах так или иначе сходились на весеннее поре и кукушке («генерале Кукушкине»): вот, мол, как зазеленеет в тайге, так и я подамся кукушку слушать. Как вариант — пойду-ка я, послужу «генералу Кукушкину»…

На поимку беглых обычно отряжали гиляков. Те охотно, рассчитывая на призовые три рубля, установленные на Сахалине той поры за каждую пойманную «голову», шли по следу беглецов. И редко возвращались с пустыми руками. Солдаты, а паче чаяния тюремные надзиратели, крайне неохотно принимали участие в экспедициях по поимке беглых, особенно из бродяг, этой тюремной элиты. За бродягу запросто могли и зарезать — если не он сам, то дружки.

Не обошлось в эту весну и без «подснежников», как называли на острове страшные находки в облике человеческих тел, порой расчлененных. В одном из вытаявших по теплому времени и почти не обезображенных тел обыватели поста признали лавочника из кавказских инородцев, Махмутку, пропавшего куда-то еще по осени. Сожительница Махмутки со звучным именем Зоя, сосланная в свое время в каторгу по приговору Рязанского городского суда за отравление мужа, уверяла, что тот поехал по каким-то своим делам в село Рыковское, да так и не вернулся.

Нашлись свидетели, уверявшие, что никуда Махмутка не ездил. А в смерти лавочника винили Зою: что, мол, с нее взять? Если уж за отравление законного мужа в каторгу попала, то тут горло перерезать «нехристю», который сожительницу свою частенько поколачивал, и вовсе пустяшное дня нее дело. А тут — не успел Махмутка исчезнуть, как Зоя, ставшая хозяйкой в лавке, тут же привела в дом нового сожителя. Они и убили — кому больше-то, решили в поселке.

Зою и нового ее сожителя арестовали, допросили. Признания, разумеется, не добились, однако уголовное дело отправили с первым каботажным пароходом во Владивосток, чтобы тамошний судья вынес приговор заочно. Это была обычная практика того времени: должности судьи в островных штатах не было.

Однако дело Зои и ее сожителя едва не получило новый, неожиданные поворот. Гиляк-охотник привел в пост пойманного им беглого «слушателя кукушки», и тот, всеми силами пытаясь избежать обычного наказания плетьми — а из рук штатного каторжного палача Комлева люди здоровыми не выходили — заявил, что знает убийцу Махмутки. И, коли его освободят от плетей на специальной лавке-«кобыле», он «убивцев» укажет. И указал на… Софью Блювштейн.

Якобы та, будучи постоянной покупательницей в лавке Махмутки, в самом скором времени вошла к нему в доверие и предложила купить у нее недорого драгоценности. Те драгоценности, оставшиеся от прежней жизни, она, дескать сумела не только сохранить, но и тайно привезти с собой в каторгу.

Надо заметить, что история похождений Соньки Золотой Ручки, растиражированная практически всеми российскими газетами того времени, изобиловала домыслами и выглядевшими вполне достоверно легендами о несметных богатствах виртуозной аферистки. При аресте же у нее практически ничего не нашли — ни драгоценностей, ни денег. Словом, почва для утверждений о припрятанных Сонькой сокровищах была. Махмутка, на свою беду, оказался не только грамотным, но и весьма начитанным лавочником. К тому же, он считал себя хорошим знатоком драгоценных камней.

Беглый, служивший у Махмутки по осени истопником и дворником, утверждал, что мадам Блювштейн даже оставила хозяину одну из сережек с «голубенькими такими камушками». И назначила ему свидание, куда тот должен был прийти с деньгами.

Известие о возможной причастности Соньки к убийству моментально облетело островных чиновников. В новость поверили сразу, и у полицейского исправника, разбиравшего поначалу смерть Махмутки, дело сразу же забрал товарищ Владивостокского областного прокурора фон Бунге. У него тут же появилось десятка два добровольных подручных во главе с помощником адъютанта начальника местной воинской команды штабс-капитаном Домницким. Фон Бунге едва успевал осмысливать и фиксировать поступавшие ему едва ли не ежечасные донесения своего добровольного помощника.

Частью этих «проверенных фактов» выглядела просто